Жить ой. Но да.
Первый пошёл.
Драббл №1 - для Седая Верба. Астарот/Астарта, скованные одной цепью.
Тут POV герцога, правда =.=
В пыточных герцога террора много стали и огня.
Железные девы, испанские сапоги, утробные кошки, щипцы и ножи – множество орудий пыток на самый извращённый и изощрённый вкус, позволяющее выбрать наиболее изысканно мучительный способ для удержания жертвы между жизнью и смертью. И не должно быть иначе: уж в чём, а в орудиях медленного убийства и получении удовольствия от самого процесса герцог знает толк, как никто другой.
На шипах дрожат отсветы злого пламени и ещё видны бурые пятна засохшей крови, будто въевшиеся в металл; тяжелые цепи опутали столы и стены, лианами обвившись вокруг них – антураж комнат неизменен настолько же, насколько неизменны кровавые наклонности Астарота.
Он неспешно поглаживает особо длинную цепь, впаянную в каменную кладку стены – словно ласкает любимую женщину. Таких у него здесь целый гарем. Белая змея, кольцом свернувшаяся на его плечах, негромко шипит, и по лицу герцога расползается усмешка, в огненном сумраке выглядящая едва ли не плотоядной.
Никому не дано знать, что за ней скрыта боль. Никому, кроме того, кто породил его, и той, что обречена вечно делить с ним жизнь. Но первому это глубоко безразлично, а вторая никогда не скажет Астароту об этом – просто потому, что пока один обладает телом, другому должно молчать.
Правда, её молчание красноречивее любых слов – как ни крути, она всё же его сестра.
-Я ненавижу тебя, Бог, - говорит Астарот, и глаза его опасно блестят. Будь на то его воля и воля судьбы, он бы терзал своего создателя точно так же, как и тысячи жертв до него – жестоко и беспощадно. За эксперимент, который не увенчался успехом, за вечность жизни, проведённой в мучительной попытке совместить две жизни в одном теле. Наконец, за себя самого, свою сестру и свой удел, имя которому – безумие.
-Я ненавижу тебя, Бог, - говорит он, а белая змея шипит в ответ, и оба голоса сплетаются в единый свистящий шёпот. В этом вопросе Астарта согласна со своим братом; он, по сути своей, единственный, где нет места их разногласиям.
Ведь разногласия всегда отходят на задний план, когда есть общий предмет ненависти.
-Я ненавижу тебя, Бог! – повторяет Астарот зло, но уже от безысходности: он знает, что его слова никогда не достигнут ушей небесного владыки. И даже если бы это было иначе – изменил бы он этим хоть что-нибудь?
Пальцы его до боли сжимают цепь. Этот металл, как и любой другой, можно сжечь кислотой, можно расцепить звенья, можно найти хоть какой-то выход, но как избавиться от невидимой цепи, что запирает два разума в одном теле? Да, можно растянуть её на всю огромную длину, можно облегчить страдания и жить почти нормальной жизнью, но ключевое слово здесь – почти, да и знания того, что ты прикован, иллюзия свободы никак не отменяет.
Это их проклятый крест? Но за что? Чем провинился чудесный ребёнок, любивший своего Отца, но нелюбимый им? Разве эта нелюбовь не была достаточным наказанием?
Слишком много вопросов, на которые нет и не будет ответов. Две сломанные жизни, за которые никто не несёт ответа…
А они – всего лишь псы Божьи, гневно лающие на своего хозяина, и горе тому, кто рискнёт подойти к ним ближе, потому что нет палача более жестокого, чем тот, кто сам стал жертвой.
-Этого ты хотел, Бог?! – срывается Астарот на крик, и тишина, нарушаемая треском огня да шевелением белой змеи на плечах, до крови раздирает его уши – сильнее, чем самый громкий из всех голосов.
Драббл №1 - для Седая Верба. Астарот/Астарта, скованные одной цепью.
Тут POV герцога, правда =.=
В пыточных герцога террора много стали и огня.
Железные девы, испанские сапоги, утробные кошки, щипцы и ножи – множество орудий пыток на самый извращённый и изощрённый вкус, позволяющее выбрать наиболее изысканно мучительный способ для удержания жертвы между жизнью и смертью. И не должно быть иначе: уж в чём, а в орудиях медленного убийства и получении удовольствия от самого процесса герцог знает толк, как никто другой.
На шипах дрожат отсветы злого пламени и ещё видны бурые пятна засохшей крови, будто въевшиеся в металл; тяжелые цепи опутали столы и стены, лианами обвившись вокруг них – антураж комнат неизменен настолько же, насколько неизменны кровавые наклонности Астарота.
Он неспешно поглаживает особо длинную цепь, впаянную в каменную кладку стены – словно ласкает любимую женщину. Таких у него здесь целый гарем. Белая змея, кольцом свернувшаяся на его плечах, негромко шипит, и по лицу герцога расползается усмешка, в огненном сумраке выглядящая едва ли не плотоядной.
Никому не дано знать, что за ней скрыта боль. Никому, кроме того, кто породил его, и той, что обречена вечно делить с ним жизнь. Но первому это глубоко безразлично, а вторая никогда не скажет Астароту об этом – просто потому, что пока один обладает телом, другому должно молчать.
Правда, её молчание красноречивее любых слов – как ни крути, она всё же его сестра.
-Я ненавижу тебя, Бог, - говорит Астарот, и глаза его опасно блестят. Будь на то его воля и воля судьбы, он бы терзал своего создателя точно так же, как и тысячи жертв до него – жестоко и беспощадно. За эксперимент, который не увенчался успехом, за вечность жизни, проведённой в мучительной попытке совместить две жизни в одном теле. Наконец, за себя самого, свою сестру и свой удел, имя которому – безумие.
-Я ненавижу тебя, Бог, - говорит он, а белая змея шипит в ответ, и оба голоса сплетаются в единый свистящий шёпот. В этом вопросе Астарта согласна со своим братом; он, по сути своей, единственный, где нет места их разногласиям.
Ведь разногласия всегда отходят на задний план, когда есть общий предмет ненависти.
-Я ненавижу тебя, Бог! – повторяет Астарот зло, но уже от безысходности: он знает, что его слова никогда не достигнут ушей небесного владыки. И даже если бы это было иначе – изменил бы он этим хоть что-нибудь?
Пальцы его до боли сжимают цепь. Этот металл, как и любой другой, можно сжечь кислотой, можно расцепить звенья, можно найти хоть какой-то выход, но как избавиться от невидимой цепи, что запирает два разума в одном теле? Да, можно растянуть её на всю огромную длину, можно облегчить страдания и жить почти нормальной жизнью, но ключевое слово здесь – почти, да и знания того, что ты прикован, иллюзия свободы никак не отменяет.
Это их проклятый крест? Но за что? Чем провинился чудесный ребёнок, любивший своего Отца, но нелюбимый им? Разве эта нелюбовь не была достаточным наказанием?
Слишком много вопросов, на которые нет и не будет ответов. Две сломанные жизни, за которые никто не несёт ответа…
А они – всего лишь псы Божьи, гневно лающие на своего хозяина, и горе тому, кто рискнёт подойти к ним ближе, потому что нет палача более жестокого, чем тот, кто сам стал жертвой.
-Этого ты хотел, Бог?! – срывается Астарот на крик, и тишина, нарушаемая треском огня да шевелением белой змеи на плечах, до крови раздирает его уши – сильнее, чем самый громкий из всех голосов.
Скрасьте мои вечера, я послезавтра за границу уезжаю, а творить хочется! 
