Название: Лунные лилии
Автор: я aka […Soulless…]
Бета: кто же, если не я?
Фендом: Angel Sanctuary
Пейринг: Зафкиэль/Анаэль
Жанр: гет, ангст, драма
Рейтинг: РG-13
Размер: драббл
Статус: завершён
Дисклаймер: не мое, поиздеваюсь и отдам
Размещение: с исключительно моего разрешения. Другие варианты не рассматриваются. Уважайте чужой труд.
Посвящение: Вербочке! Хотя это и рядом не валялось с твоим "Сном".
Предупреждение: ООС, фанонность, спойлеры!
От автора: фанонные размышления о двух замечательных героях. Лилии, упоминаемые здесь – плод цветов с холма Мегидо и лунных лилий, которые Мунлили (стейкер, кто не помнит) приносила Габриэли-Саре. В манге я как-то не обнаружила упоминания относительно того, одно и то же ли это или нет, и потому поступила относительно вольно.
Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви,
там – блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) –
ангелы, рабы Божьи…
Е. Замятин «Мы»
жмак!Вообще-то чувство сентиментальности Великому Престолу было незнакомо. Не пристало оно тому высокому положению, которое он занимал. Но белые цветы - лунные лилии - все же стояли в небольшой вазе у него на столе, доверчиво кивая головками в такт ветерку.
Он оправдывался перед Разиэлем, натягивая привычную легкомысленно-беспечную улыбку, тем фактом, что они обильно произрастали по всему пространству холма Мегидо. И, дескать, почему бы не поставить их в кабинет как память о погибших в войнах ангелах? Они же раскрываются ночью, заливаясь чудесным светом, и еще пахнут приятно! Разиэль, конечно, кивал головой, но не верил. Тем более что Зафкиэль был слеп; какой ему толк от этих цветов и их света, если он их даже видеть не может? Но, тем не менее, святой кандидат исправно приносил их своему господину, менял воду, убирал умиравшие – цветы на Небесах все же смертны – и списывал все это на его причуды. Он - Великий Престол; ему позволительно.
Истинную же причину Зафкиэль утаивал даже от своего помощника. Оставаясь в одиночестве, он просто подолгу молчал, слепым взглядом уставившись туда, где предположительно стояла ваза, и иногда, протянув руку, угадывал и схватывал лепестки. Лепестки на ощупь были гладкие, прохладные, свежие…
Как кожа Анаэли.
И эти цветы стояли у него на столе лишь потому, что напоминали ему о ней. Чистые, как Анаэль, светлые, как Анаэль, непорочные, как Анаэль…
Помнится, как-то он даже пытался дарить их ей. А она не приняла – только, поджав губы, смотрела все так же холодно и презрительно своими льдисто-голубыми глазами то на грешника-Престола, то на этот символ самой небесной чистоты, замаранный его испачканными в крови подопытных красноглазых кроликов руками. Думая, вероятно, как он вообще посмел заявиться в лабораторию с этими лилиями. Ведь это был такой страшный, такой несмешной каламбур – цветы с холма кладбища ангелов от убийцы… Зафкиэль же в ответ улыбался, вкладывая в улыбку все свое поистине дьявольское очарование, и стоял, добиваясь ее внимания. И было ему глубоко наплевать на то, что ангелы, трудящиеся над проектом «Сандальфон» под руководством Анаэли, недобро косились на него. Он выглядел, наверное, странно и глупо. Но ведь он – Великий Престол. Ему позволительно.
Когда ему наскучила эта комедия, он, развернувшись, ушел, безразлично бросив на пол лаборатории белый букет с тяжелыми, густыми, пахнущими смертью алыми каплями на цветках. Букет рассыпался десятками лепестков. Судьба лилий не волновала его более – как и судьбы тех n-детей, которых он убивал. Именно потому он не знал, что после его ухода Лейла, эта вечная тихая тень за спиной сиятельной Анаэли, нерешительно опустилась на колени, собирая уцелевшие цветы и тихо бормоча, что в лаборатории надо убраться. Погибшую часть букета она действительно убрала, и на полу вновь воцарилась привычная стерильная чистота. Но уцелевшие лилии она забрала с собой, домой, втайне ото всех – и особенно от своей подруги.
* * *
В эти тяжелые для всего Анима Мунди минуты Зафкиэль – больше не один из семи Великих Ангелов. Он лишь заключенный Мидэйр Пассажа, скованный, измученный многочасовыми истязаниями великий грешник, потерявший все остатки былого блистательного великолепия. Униженный, залитый кровью – не кровью маленьких безымянных белокожих ангелов, плодов союза двух детей Божьих, а своей собственной, такой же, как у них, пронзительно-алой. И перед ним – его ненависть, опекун Великого Серафима Метатрона премьер-министр Севофтарт.
-Оставьте нас с Великим Престолом Зафкиэлем наедине! – звучит чрезмерно холодный голос серого кардинала. А Зафкиэль не видит его. И даже не потому, что слеп, а потому, что перед его уже многие века не видящими ничего глазами по какой-то неведомой причине возникает до боли яркое видение – яркое, как ослепляющий свет святого отшельника Адама Кадмона.
Лунные лилии. Белоснежные, не испорченные грязью кроличьей крови. Не растоптанные, а прижатые Анаэлью к своей груди. Ее улыбка – маленькая, тонкая. И глаза, глаза в цвет неба, в которых нет больше презрения, нет льда, а есть только лишь внимательная ласка…
-Правда, больно, Зафкиэль? – тихо, с каким-то скрытым торжеством спрашивает Севофтарт, - Конечно, больно. Справедливое наказание.
Зафкиэль молчит. Все правда. И нечего, нечего отрицать. А Севофтарт говорит еще – что-то ранящее, что-то об Анаэли, которую он, Зафкиэль, развратил, чье имя он втоптал в грязь. И голос его срывается на истерический крик, и тает, разлетаясь на куски, это странное, но сладкое видение с цветами с холма Мегидо.
-Скоро ты будешь казнен, - раздается, как набат, вопль Севофтарта.
Великий Престол медленно поднимает голову с когда-то прекрасными черными волосами, ныне превратившимися в слипшиеся патлы, на своего мучителя. Это не новость. Он и так знает это.
И за секунду до того, как его прекрасные белые крылья будут с кровью и мясом вырваны, его сознание кристально чисто и спокойно. И Севофтарт – никакой не Севофтарт более, а лишь несчастная Лейла, которая из-за любви к нему и Анаэли, позже превратившейся в острую ревнивую ненависть, стала этим белым чудовищем.
Да и эта казнь – никакая не казнь, а лишь только путь к его возлюбленному златокудрому ангелу. Тяжелый, мучительный, долгий, но все же путь к их общему счастью - где-то там, далеко, за пределами знания и понимания. И ему кажется, что путь этот устлан белыми лепестками лунных лилий, которые во мраке ночи своим светом обязательно укажут ему верное направление.