Я поняла, что Артур Миллер - один из самых потрясающих драматургов, которых имело честь знать человечество, когда попала на "Вид с моста" в постановке Иво ван Хове - тот самый спектакль с Марком Стронгом в заглавной роли. Тогда я задохнулась не только от фееричной игры и чёткой и точной режиссуры, но и от многослойной, сложной пьесы, которая поднимала разом несколько трудных и по отдельности вопросов - и при этом сплетала их воедино так виртуозно, что почва уходила из-под ног. После "Вида с моста" я бросилась читать у Миллера всё, до чего только могли дотянуться мои руки. Он оказался не просто талантливым драматургом, создающим многомерных персонажей, у которых за одной только фразой распознаётся огромная предыстория, характер и моральные терзания, но и автором весьма жёстким. Жёстким не только по отношению к своим персонажам, но и к актёрам и режиссёру той гипотетической постановки, которая будет создаваться каким-либо театром. У него всё предельно структурировано, разложено по полочкам. Как-то даже... безжалостно. Тексты Миллера - не хрестоматийные "Евгении Онегины" и "Гамлеты", где у режиссёра есть простор для любых маневров. Миллер всех, кто будет причастен к его текстам, заранее держит в чёрном теле. И единственно верное и лучшее, что может сделать режиссёр с пьесами Артура Миллера - проявлять себя по-минимуму. Всё, что должно здесь работать - это актёры, произносящие убийственно психологичные реплики своих отлично прописанных героев.
Что я могу сказать после "Сыновей"? Леонид Хейфец отлично понимает, как ставить Артура Миллера. Он дистанцирован от того, что происходит на сцене, он - что-то вроде направляющего модератора встречи - и только. Это чрезвычайно умно. Потому что рассказываемой истории ничего не нужно кроме той энергии, которую в неё вкладывают актёры.
Что ещё прекрасно в "Сыновьях", так это непосредственно сам конфликт и происходящая из него драма. Это не драма ради драмы, это предельно серьёзная, жизненная история, про которую говоришь: да, верю. Глаза остаются совершенно сухими, боль персонажей не доводит тебя до истерики. Но переживаешь и сочувствуешь им ты совершенно искренне: Миллер - мастер создать напряжение такое густое, что его почти можно трогать руками. А ещё и у драматурга, и у артистов отлично получается передавать чувство неловкости и облегчения, которое испытываешь, когда у тебя выходит увести человека от неприятной тебе или вам обоим темы, и ты изо всех сил пытаешься сделать так, чтобы эта тема в разговоре больше не всплыла: натянуто смеёшься, нарочито громко шутишь и поддакиваешь, всеми возможными способами акцентируешь внимание на чём-то ещё. Да и вообще, надо сказать, психологические портреты персонажей - это шедевры времён Ренессанса, не меньше; особенно в этом плане удалась мать семейства, Кэт Келлер - человек настолько больной, измученный и поломанный, что становится страшно. Но и все они, без исключения, абсолютно живые, настоящие, плотные; белого и чёрного нет, а вот серого различных полутонов - хоть отбавляй.
Декорации же, вольно или невольно, отсылают к ещё одной пьесе Миллера, "Суровому испытанию": кажется, что из дыма, струящегося меж ветвей упавшего дерева, сейчас появятся Салемские ведьмы, а не рядовые американцы. Вообще же сценография очень красноречива. Сцена разделена деревом пополам - как разделена на "до" и "после" одной сюжетообразующей катастрофой жизнь персонажей этой пьесы. Но, как это бывает в случае Артура Миллера, "Все мои сыновья" говорят не об одной катастрофе, а о нескольких. Отцы и дети, сиюминутная выгода против вечных ценностей, расплата, наивное и отчаянное нежелание верить в худшее вплоть до подмены реальности выдуманной картинкой, любовь, против которой все остальные, растаптывание жизни живого члена семьи ради ожидания мертвеца - каждая из этих тем достойна отдельного текста, а Миллер беседует обо всём этом сразу. И у него получается ничего не упустить, не обнулить, не потерять. Все эти вопросы безапелляционно звучат со сцены - и ответов, как водится, почти не предусмотрено.
Жалость - дурное чувство, но в этой семье жаль всех. И вот ты мечешься между героями, как бесплотный дух, не зная, чью сторону принять и переживая за всех сразу. А выхода нет. Каждая несчастливая семья несчастна по-своему - прямым текстом писал Толстой в XIX веке. У некоторых несчастливых семей счастье не предусмотрено условиями задачи - между строк писал Миллер в XX веке. Леонид Хейфец не пишет ничего. За него всё говорит звук выстрела.