Пост в формате "как это было". Короче говоря, 5 апреля 2019 года, последний показ то ли спектакля, то ли перфоманса (грань между этими понятиями настолько размытая, что становится предметом отдельной бесконечной дискуссии) Андрея Стадникова в ЦИМе. Это был колоссальный и тяжёлый опыт, но я бы ни за что не рискнула его повторить даже без учёта того, что это был последний спектакль.
Такого аншлага перед ЦИМом я не видела давно, людей, выспрашивающих, нет ли лишнего билетика, не видела там и подавно. В фойе на первом этаже не лучше: среди торопливо набивающихся в лифты зрителей снуют сотрудники с программками и настойчиво рекомендуют "взять каждому по одной в руки" и "начать изучать уже сейчас". На этом странности, как водится, только начинаются.
18:50, до старта последней "Родины" десять минут, но спектакль в итоге задержат почти на полчаса: зал с трудом вмещает в себя всех желающих посмотреть, и сотрудники демонстрируют выдающиеся навыки игры в тетрис, рассаживая зрителей с билетами без мест в проходах и на ступеньках платформ, формирующих ряды. В большом зале на этот раз нет сцены и сидений в привычном понимании. Вместо этого — пирамида с четырьмя гранями по пять рядов, на самом верху которой находится огромная торчащая в потолок коса. Не та, которой траву косят, а обычная женская коса, только внушительных размеров. Пятачок, из которого она произрастает, и есть сцена, и зрители сидят к ней спиной. Мы сидим ровно напротив дверей с табличкой выход, за которыми видно лестницу и окно на улицу, и смутно подозреваем, что в течение следующих четырёх часов эти двери могут стать некоторым искушением.
По периметру зала стоят, не шевелясь, одетые в чёрное светловолосые девушки. Их 48, и они не реагируют ни на ловко снующую между ними команду ЦИМа, ни на просачивающихся в зал зрителей. У каждой — уникальная причёска и уникальный же костюм. Чёрные вещи для "Родины" собирали буквально всей родиной: ящик для сбора вещей, которые все желающие могли сдать в театр, стоял на первом этаже в 2017 году достаточно долгое время. Эти девушки — не профессиональные актрисы, а добровольцы, согласившиеся принять в проекте участие. Но и артистки (и трое артистов) тоже задействованы: вот стоят маленький эльф Эва Мильграм, строгая Яна Енжаева, Анастасия Пронина с чертовщинкой в глазах. На своих хрупких плечах они несут это четырёхчасовое действие, которое Андрей Стадников назвал "Родиной". У родины и вправду женское лицо, и не одно, а полсотни: очень разные, очень непохожие друг на друга девушки, удивительные, красивые и смелые. И если есть какие-то претензии к спектаклю в целом, то вот к этому решению позвать обычных, не занятых в сфере культуры профессионально (хотя, может, и занятых, откуда нам знать) людей их быть не может: в замечательном жанре "театр может делать каждый" у ЦИМа по-прежнему нет конкурентов.
То, что происходит на протяжении всего спектакля, очень сложно описать в каких-то разумных категориях так, чтобы это не звучало дико. Точнее, все отдельные составляющие очень разумные сами по себе: перформеры стоят, маршируют, бегают (очень жаль единственную девушку на шпильках), хлопают в ладоши, исполняя музыкальную пьесу Дмитрия Власика, нестройным, но красивым хором исполняют "Интернационал" и "Красный смех" ГрОба; актёры и актрисы в первом действии зачитывают стенограмму заседания РФС 2014 года по поводу крымнаша, во втором — стенограммы заседаний Политбюро и фрагменты автобиографии Троцкого. Звучат также куски "Овода" Войнич, "Матрицы" и "Истории Пугачёва" — тоже ничего одиозного. Но вместе это становится испытанием что для зрителя, что для артиста. Посыл Стадникова кристально чист и понятен: любить родину — дело трудное, непонятное и неблагодарное (в финале артисты хлопают зрителям, пока досидевшие до конца утекают из зала, разминая свои затёкшие ноги и руки).
Интереснее всего то, что "Родина", несмотря на всю свою неоднозначность, вещь очень осмысленная. Перформеры, исполняющие каждая свой индивидуальный набор движений, сливаются в единую толпу, которая просыпается ото сна, срывается на бег, а потом снова затихает; это парабола любого революционного движения, пожирающего своих детей. Ты, зритель, вроде бы можешь покинуть зал в любой момент, но эта свобода обманчива, потому что ты помешаешь и соседям, и артистам, ворвавшись в их рисунок. У монологов же Молотова, Менжинского, Иоффе, Орджоникидзе, Дзержинского (великолепная, потрясающая работа Анастасии Великородной), Троцкого и Сталина и вовсе своя правда, слабо коррелирующая со словом "отечество", но хорошо соотносящаяся со словом "вражда". Своя правда есть и у наших современников в их точке бифуркации между их финансовым интересом и их пониманием патриотизма. Главный вопрос, который проистекает из всего этого — а где же посреди тараканьих бегов политиков и броуновского движения обычных смертных сама родина-то? Нет ответа, и было бы слишком наивно надеяться, что его дадут.