Жить ой. Но да.
Про театральные впечатления мая. Мнение - по клику на фото.
"Русскiй романсъ", Театр Наций
Наверное, такая постановка могла появиться только у нас, и я подразумеваю даже не столько Россию, сколько, пожалуй, постсоветское пространство в принципе. Это спектакль предельной обнажённости, и не телесной, а духовной. Впрочем, и спектаклем-то его назвать язык не поворачивается: это откровение, исповедь, и не актрис, примеривших на себя маски персонажей, а четырёх женщин. Тут наизнанку всё: и театральные швы - к примеру, актрисы сами проводят гостей к их местам в зале, а причёски им делают прямо при зрителях - и внутренняя открытость, и интимность, которую мне сложно к чему-либо приравнять. Это не только и не столько романс как жанр, как явление, сколько романс как чистейшая откровенность и ничем не запятнанная эмоция. Здесь будут не только петь; в самом начале актрисы читают белый стих, составленный из строк романсов, и чудо заключается в том, что этот стих имеет смысл. Они говорят о том, что их волнует, пока их образы приводят в соответствие с обликом Татьяны Лариной - перед каждым спектаклем пишут письма и зачитывают их в темноте, подсвечивая фонариком телефона: о любви, о цене времени, о состоянии души и сердца. И, конечно, они поют, поют четырьмя разными, но совершенно прекрасными голосами, каждый раз выбирая новую тематику. В тот вечер они пели о смерти, и до этого момента я не могла знать, что романс может быть таким тяжёлым. Тяжёлым не какой-то топорностью и очевидным надавливанием на болевые точки, а плачем Ярославны, словно это поют юные, но уже угасшие невесты.
Можно по-разному относиться к такой подаче романса - Дмитрий Волкострелов всё-таки режиссёр глубоко неоднозначный - но придуманное Ксенией Перетрухиной оформление спектакля настолько прекрасно, что дух захватывает. Наряду с Николаем Симоновым и Марией Трегубовой она теперь, пожалуй, одна из моих любимых художников, здесь создавшая мир сказки: полянку с роялем и полсотни пахнущих смолой и осенним лесом берёз с тёплыми шершавыми стволами. Ничто не могло бы быть лучше; блеск и роскошь салонов XIX века тут были бы ни к чему.
А в самом конце каждого зрителя ждёт подарок, маленький, но приятный. С потолка падают конверты, в которых запечатаны тексты романсов, записанные руками актрис.
Буду хранить их с нежностью.
"Вишнёвый сад", МХТ им. Чехова
Я всегда была невысокого мнения об актёрском даровании Ренаты Литвиновой. Да, я уважаю её стиль; да, она красивая женщина; нет, как актрису я её не воспринимаю. Видела её в "Свидетеле обвинения", и она не произвела на меня особого впечатления; конкуренции с Сергеем Чонишвили и даже внезапным Верником она не выдерживает. Если думать об актёре как о холсте, на который он наносит персонажа, то у Литвиновой на этом холсте всегда проступает она сама, причём как солирующая скрипка. И на этот "Вишнёвый сад", даже при всей моей вящей любви к Адольфу Яковлевичу Шапиро, я не хотела идти в первую очередь из-за Литвиновой. Но меня соблазнила Марго.
И, короче говоря, инфантильная Раневская в исполнении Литвиновой оказалась неожиданностью, но очень и очень приятной.
Я не могу сказать, что во всём и до конца ей верю (я поняла, что мне жутко не нравится её голос), но вот манеры этой красивой, добросердечной, в общем-то, и простодушной женщины, которая слишком низка для любви, ей определённо удались. Есть в ней что-то такое, что смотришь на неё и понимаешь: да, Любовь Раневская могла бы быть именно такой. И, в отличие от того же "Свидетеля обвинения", она не пропадает на фоне своих коллег - а состав там прекрасный: Андрей Смоляков, Сергей Дрейден, любимые мои Яночка Гладких, Янина Колесниченко, Сергей Угрюмов и Мария Зорина. Смоляков вообще привёл меня в состояние щенячьего восторга, потому что его Лопахин - гениальный. Я всегда воспринимала его как персонажа более юного возраста (Данила Козловский в додинском "Вишнёвом саду" казался мне более подходящим именно по фенотипу), но такой возрастной Лопахин убедительно доказал своё право на жизнь. Великолепный голос, страсть, энергия, его не находящая выхода история отношений с Варей (ах, как хороша была Варя, когда в полной тишине бросала на пол ключи от дома!) - всё прекрасно, грустно и смешно.
Этот "Вишнёвый сад" вообще многое расставил по местам в моём понимании самой пьесы, сделал понимание... осознанным, что ли. Сильнее, чем раньше, тронула история Лопахина и Вари как единственных людей с работающей головой в пространстве этой истории; а Игорь Хрипунов своим Петей Трофимовым подтвердил моё мнение об этом вечном студенте, чётко сформировавшееся ещё при первом прочтении: Петя - Яша для интеллигентов, в своём интеллектуальном снобизме залетевший слишком высоко. Между ними нет никакой разницы, кроме сферы, в которой они вращаются; рядом с каждым из них оказываются девушки, которые их любят, но оба считают себя "выше любви", выше той среды, из которой они вышли.
И ещё один немаловажный момент. "Вишнёвый сад" Адольфа Шапиро безумно красивый. В нём нет декораций как таковых: Давид Боровский играл с тенями и занавесом, создавая причудливые формы и неожиданное ощущение того, что ты действительно находишься в просторной зале и любуешься огромным садом, виднеющимся из-за белых занавесок. Эта художественная аскеза странно откликается на последний спектакль Адольфа Яковлевича, "Мефисто", но становится понятно, откуда растут ноги у многослойности первого действия и минимализма второго. Но всё это действительно смотрится так легко, воздушно, не вызывая ощущения пустоты огромной сцены, что хочется вместе с персонажами пуститься в вальс.
Перед Адольфом Яковлевичем снимаю шляпу ещё раз; он гений.
"Событие", МХТ им. Чехова
В масштабе моей семьи это действительно событие, потому что мы с мамой вели папу на Богомолова. Как ни странно, все живы, здоровы, а папа приобщился к главному театральному ньюсмейкеру последних лет.
Я, в принципе, не могу назвать Константина Богомолова своим режиссёром; провокации Кирилла Серебренникова мне больше по вкусу, хотя Богомолова я безмерно уважаю как колоссально образованного человека и самобытного творца. Вот и "Событие" не вошло в плеяду спектаклей, которые я готова смотреть и пересматривать. Впрочем, наверное, тут дело ещё и в материале: я как-то уже говорила, что не поспеваю за художественной мыслью Владимира Набокова.
Это непривычный, ранний Богомолов: нет сценической лаконичности оформления спектакля, нет его эстетики постмодернизма и типичных экранов, транслирующих ядовитые титры и крупные планы лиц. Есть, напротив, скрупулёзно воссозданный облик немецкого дома середины ХХ века с кучей вещей и деталей, и экран, справедливости ради, мелькнёт дважды - в начале и самом конце. А ещё в "Событии", пожалуй, меньше всего чувствуется сам режиссёр; его находки, конечно, никто не отменял, но этот спектакль никак не назовёшь сочинением или фантазией на заданную тему - текст сохранён бережно, вполне возможно, что и вовсе дословно. И сильнее всего фирменный почерк проступает в бессловесном персонаже Яны Осиповой, сыне ювелира в виде картины - неожиданные герои и наделение их неожиданными эпитетами кочуют у Богомолова из спектакля в спектакль. В остальном же он как будто уступает пальму первенства в области подтрунивания, прежде всего, над классическими русскими авторами самому Набокову, отступая немного в тень.
"Событие" - это трагифарс. Трагифарс, как мне кажется, в первую очередь о космической нелюбви всех ко всем, а уже потом - о цене бездействия, людях, пиявками присасывающихся к чужому горю, и, что самое интересное, фашизме (этот подлинный смысл дошёл до меня спустя несколько дней, хотя казалось бы...). Любви тут ни на грош: ни между мужем и женой, ни между любовниками, ни между сёстрами, ни между матерью и дочерьми, и вот как раз это самое страшное. Потому что героев убивают не пули, а эта болезнь бессердечия, поражающая всех и каждого, не обошедшая стороной и наш век, не собирающаяся покидать тело человечества. Потому что от семьи здесь только внешняя маска, за которой пустота, и непонятно, в какой момент она возникла. Возможно, была там всегда. Разве не жутко? А если любви здесь нет даже между близкими, то что уж говорить о людях, которые пришли посмотреть на чужую беду - не ради поддержки, а из чувства любопытства, не праздного даже, а какого-то трезвого, холодного, рассудочного, позволяющего им перебирать чужое грязное бельё прямо на глазах его владельцев. Этих персонажи изображены очень любопытно: выбеленные лица, гротескные черты - призраки в царстве живых; сюрреальные, губительные. Особенно среди них выделяется, конечно, Элеонора Шнап, истинная арийка - не внешностью, а поведением. Именно она является инструментом, показывающим то, что происходит в городе и мире, пока одна отдельно взятая семья выясняет отношения: она отражает распускающиеся маки фашизма, плевок под ноги владельцу ломбарда, звезду Давида и надпись "jude", выведенную на стекле белой краской. Она будто говорит: в ожидании призрачного события, в страхе перед тем, что просто могло не произойти - а раз так, то стоило ли паниковать? - эти люди пропустили настоящее событие. Возникновение которого, к слову, перекликается и с бездействием, и с равнодушием - и, короче говоря, круг замыкается.
"Русскiй романсъ", Театр Наций
Наверное, такая постановка могла появиться только у нас, и я подразумеваю даже не столько Россию, сколько, пожалуй, постсоветское пространство в принципе. Это спектакль предельной обнажённости, и не телесной, а духовной. Впрочем, и спектаклем-то его назвать язык не поворачивается: это откровение, исповедь, и не актрис, примеривших на себя маски персонажей, а четырёх женщин. Тут наизнанку всё: и театральные швы - к примеру, актрисы сами проводят гостей к их местам в зале, а причёски им делают прямо при зрителях - и внутренняя открытость, и интимность, которую мне сложно к чему-либо приравнять. Это не только и не столько романс как жанр, как явление, сколько романс как чистейшая откровенность и ничем не запятнанная эмоция. Здесь будут не только петь; в самом начале актрисы читают белый стих, составленный из строк романсов, и чудо заключается в том, что этот стих имеет смысл. Они говорят о том, что их волнует, пока их образы приводят в соответствие с обликом Татьяны Лариной - перед каждым спектаклем пишут письма и зачитывают их в темноте, подсвечивая фонариком телефона: о любви, о цене времени, о состоянии души и сердца. И, конечно, они поют, поют четырьмя разными, но совершенно прекрасными голосами, каждый раз выбирая новую тематику. В тот вечер они пели о смерти, и до этого момента я не могла знать, что романс может быть таким тяжёлым. Тяжёлым не какой-то топорностью и очевидным надавливанием на болевые точки, а плачем Ярославны, словно это поют юные, но уже угасшие невесты. Можно по-разному относиться к такой подаче романса - Дмитрий Волкострелов всё-таки режиссёр глубоко неоднозначный - но придуманное Ксенией Перетрухиной оформление спектакля настолько прекрасно, что дух захватывает. Наряду с Николаем Симоновым и Марией Трегубовой она теперь, пожалуй, одна из моих любимых художников, здесь создавшая мир сказки: полянку с роялем и полсотни пахнущих смолой и осенним лесом берёз с тёплыми шершавыми стволами. Ничто не могло бы быть лучше; блеск и роскошь салонов XIX века тут были бы ни к чему.
А в самом конце каждого зрителя ждёт подарок, маленький, но приятный. С потолка падают конверты, в которых запечатаны тексты романсов, записанные руками актрис.
Буду хранить их с нежностью.
"Вишнёвый сад", МХТ им. Чехова
Я всегда была невысокого мнения об актёрском даровании Ренаты Литвиновой. Да, я уважаю её стиль; да, она красивая женщина; нет, как актрису я её не воспринимаю. Видела её в "Свидетеле обвинения", и она не произвела на меня особого впечатления; конкуренции с Сергеем Чонишвили и даже внезапным Верником она не выдерживает. Если думать об актёре как о холсте, на который он наносит персонажа, то у Литвиновой на этом холсте всегда проступает она сама, причём как солирующая скрипка. И на этот "Вишнёвый сад", даже при всей моей вящей любви к Адольфу Яковлевичу Шапиро, я не хотела идти в первую очередь из-за Литвиновой. Но меня соблазнила Марго. И, короче говоря, инфантильная Раневская в исполнении Литвиновой оказалась неожиданностью, но очень и очень приятной.
Я не могу сказать, что во всём и до конца ей верю (я поняла, что мне жутко не нравится её голос), но вот манеры этой красивой, добросердечной, в общем-то, и простодушной женщины, которая слишком низка для любви, ей определённо удались. Есть в ней что-то такое, что смотришь на неё и понимаешь: да, Любовь Раневская могла бы быть именно такой. И, в отличие от того же "Свидетеля обвинения", она не пропадает на фоне своих коллег - а состав там прекрасный: Андрей Смоляков, Сергей Дрейден, любимые мои Яночка Гладких, Янина Колесниченко, Сергей Угрюмов и Мария Зорина. Смоляков вообще привёл меня в состояние щенячьего восторга, потому что его Лопахин - гениальный. Я всегда воспринимала его как персонажа более юного возраста (Данила Козловский в додинском "Вишнёвом саду" казался мне более подходящим именно по фенотипу), но такой возрастной Лопахин убедительно доказал своё право на жизнь. Великолепный голос, страсть, энергия, его не находящая выхода история отношений с Варей (ах, как хороша была Варя, когда в полной тишине бросала на пол ключи от дома!) - всё прекрасно, грустно и смешно.
Этот "Вишнёвый сад" вообще многое расставил по местам в моём понимании самой пьесы, сделал понимание... осознанным, что ли. Сильнее, чем раньше, тронула история Лопахина и Вари как единственных людей с работающей головой в пространстве этой истории; а Игорь Хрипунов своим Петей Трофимовым подтвердил моё мнение об этом вечном студенте, чётко сформировавшееся ещё при первом прочтении: Петя - Яша для интеллигентов, в своём интеллектуальном снобизме залетевший слишком высоко. Между ними нет никакой разницы, кроме сферы, в которой они вращаются; рядом с каждым из них оказываются девушки, которые их любят, но оба считают себя "выше любви", выше той среды, из которой они вышли.
И ещё один немаловажный момент. "Вишнёвый сад" Адольфа Шапиро безумно красивый. В нём нет декораций как таковых: Давид Боровский играл с тенями и занавесом, создавая причудливые формы и неожиданное ощущение того, что ты действительно находишься в просторной зале и любуешься огромным садом, виднеющимся из-за белых занавесок. Эта художественная аскеза странно откликается на последний спектакль Адольфа Яковлевича, "Мефисто", но становится понятно, откуда растут ноги у многослойности первого действия и минимализма второго. Но всё это действительно смотрится так легко, воздушно, не вызывая ощущения пустоты огромной сцены, что хочется вместе с персонажами пуститься в вальс.
Перед Адольфом Яковлевичем снимаю шляпу ещё раз; он гений.
"Событие", МХТ им. Чехова
В масштабе моей семьи это действительно событие, потому что мы с мамой вели папу на Богомолова. Как ни странно, все живы, здоровы, а папа приобщился к главному театральному ньюсмейкеру последних лет. Я, в принципе, не могу назвать Константина Богомолова своим режиссёром; провокации Кирилла Серебренникова мне больше по вкусу, хотя Богомолова я безмерно уважаю как колоссально образованного человека и самобытного творца. Вот и "Событие" не вошло в плеяду спектаклей, которые я готова смотреть и пересматривать. Впрочем, наверное, тут дело ещё и в материале: я как-то уже говорила, что не поспеваю за художественной мыслью Владимира Набокова.
Это непривычный, ранний Богомолов: нет сценической лаконичности оформления спектакля, нет его эстетики постмодернизма и типичных экранов, транслирующих ядовитые титры и крупные планы лиц. Есть, напротив, скрупулёзно воссозданный облик немецкого дома середины ХХ века с кучей вещей и деталей, и экран, справедливости ради, мелькнёт дважды - в начале и самом конце. А ещё в "Событии", пожалуй, меньше всего чувствуется сам режиссёр; его находки, конечно, никто не отменял, но этот спектакль никак не назовёшь сочинением или фантазией на заданную тему - текст сохранён бережно, вполне возможно, что и вовсе дословно. И сильнее всего фирменный почерк проступает в бессловесном персонаже Яны Осиповой, сыне ювелира в виде картины - неожиданные герои и наделение их неожиданными эпитетами кочуют у Богомолова из спектакля в спектакль. В остальном же он как будто уступает пальму первенства в области подтрунивания, прежде всего, над классическими русскими авторами самому Набокову, отступая немного в тень.
"Событие" - это трагифарс. Трагифарс, как мне кажется, в первую очередь о космической нелюбви всех ко всем, а уже потом - о цене бездействия, людях, пиявками присасывающихся к чужому горю, и, что самое интересное, фашизме (этот подлинный смысл дошёл до меня спустя несколько дней, хотя казалось бы...). Любви тут ни на грош: ни между мужем и женой, ни между любовниками, ни между сёстрами, ни между матерью и дочерьми, и вот как раз это самое страшное. Потому что героев убивают не пули, а эта болезнь бессердечия, поражающая всех и каждого, не обошедшая стороной и наш век, не собирающаяся покидать тело человечества. Потому что от семьи здесь только внешняя маска, за которой пустота, и непонятно, в какой момент она возникла. Возможно, была там всегда. Разве не жутко? А если любви здесь нет даже между близкими, то что уж говорить о людях, которые пришли посмотреть на чужую беду - не ради поддержки, а из чувства любопытства, не праздного даже, а какого-то трезвого, холодного, рассудочного, позволяющего им перебирать чужое грязное бельё прямо на глазах его владельцев. Этих персонажи изображены очень любопытно: выбеленные лица, гротескные черты - призраки в царстве живых; сюрреальные, губительные. Особенно среди них выделяется, конечно, Элеонора Шнап, истинная арийка - не внешностью, а поведением. Именно она является инструментом, показывающим то, что происходит в городе и мире, пока одна отдельно взятая семья выясняет отношения: она отражает распускающиеся маки фашизма, плевок под ноги владельцу ломбарда, звезду Давида и надпись "jude", выведенную на стекле белой краской. Она будто говорит: в ожидании призрачного события, в страхе перед тем, что просто могло не произойти - а раз так, то стоило ли паниковать? - эти люди пропустили настоящее событие. Возникновение которого, к слову, перекликается и с бездействием, и с равнодушием - и, короче говоря, круг замыкается.
@темы: What I've seen, Тиятральное, Where I've been