Игрушка

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Драбблоигра от Вербы по Angel Sanctuary. Eeeee!
Далее - комменты.

1. Зафкиэль/Анаэль/Лейла. Кровь, бегущая по ногам. Я мыслю очень узкими направлениями

жмак!

Круговорот диких глаз, крепких лап – назвать эти отростки ангельских тел «руками» никогда не повернется язык – и остервенелых криков. А потом - страх униженной и опозоренной женщины.
Когда после случившегося с Лейлой кошмара Нидхёгг остается с ней один на один, успокаивающе гладя по слипшимся волосам, шепча что-то о том, что он никогда ее не оставит и словно игнорируя ее наготу и бегущие по тонким худым бедрам струйки крови, она поначалу молчит, вперившись пустым взглядом в никуда и осмысливая произошедшее и происходящее. А мгновение спустя мягкими пальцами выхватывает у него из рук кинжал и всаживает холодный металл по самую рукоятку в податливую плоть его груди, вряд ли отдавая себе отчет в том, что она делает.
-Он меня изнасиловал, - чуть позже спокойно, с отвратительной полубезумной улыбкой на разбитых губах сообщает полиции Лейла, не обращая внимания на хлещущую из раны Нидхёгга алую жидкость и ужас и шок отвергнутого, преданного человека в его глазах. Ее не пугает ни суд, ни клеймо королевы ада, которое должно будет вскоре расцвести на ее бледной коже. И в голове ее витает только одна мысль. Не о том, какой кошмар сотворили с нею. Не о том, что она не чиста отныне – ведь свою чистоту она потеряла уже тогда, когда воспылала болезненной, запретной страстью к Зафкиэлю.
Она думает о том, что будь на месте этой необузданной своры Великий Престол, она сама бы с радостью отдалась ему. Что у нее точно так же текла бы по ногам кровь, но она бы улыбалась. Что ее все равно должно было ждать справедливое наказание за этот грех, но ей бы не в чем было раскаяться.
Вот только это счастье отдачи себя Зафкиэлю испытала Анаэль, а не она. Она же теперь – всего лишь очередная обесчещенная падшая.
И Лейла дрожит – нет, не от холода; всего лишь от тихого гнева при мысли о том, что ее ласкали взглядом не пронзительные глаза Зафкиэля, и раздевали не его теплые руки.
Эту горькую мысль она не забудет и не простит никогда. А остальное… Остальное малыш Сандальфон скоро сотрет из ее жизни, оставив только первозданную белоснежную чистоту.

@темы: Бумага все стерпит, Шипперское :3, Ангелятник

Comments

[Седая Верба]

1. Зафкиэль/Анаэль. Пощёчина.
Если Небеса и были когда-то идеальны, то вряд ли остался хотя бы один ангел, который помнил бы эти времена. Полагать, что Ецира, пережившая две войны, останется целомудренной, было бы несусветно глупо.
Если знать, где искать, можно найти и контрабанду, и запрещённое оружие, и информацию, и падших женщин.
Великий Престол знал, где искать.
Он всегда выбирал светлокудрых и синеглазых. Таких, чтоб были похожи на неё. Ему было всё равно, что сходство было лишь символическим – стоило только прикрыть глаза, вообразив на месте выловленной в подворотне Шамаима шлюхи самую что ни на есть настоящую королеву.
Он умел быть нежным – так, как был бы нежен только с нею, если бы посмел прикоснуться к ней. Он умел быть терпеливым, а к женскому телу прикасался бережно и трепетно, потому что видел перед собой всякий раз один и тот же тонкий стан, изученный им до мельчайших деталей – о, как негодовала бы Анаэль, если б знала, что он, подобно вору, тайно наблюдал за ней!
Но нежность и трепет исчезали, стоило Зафкиэлю увидеть клеймо падшей. Печать королевы ада приводила его в праведный гнев, и пощёчины одна за другой сыпались на лица обезумевших от боли блудниц, отведавших тяжелой руки Великого Престола.
- Она чиста! – в исступлении шипел ангельский генерал, без жалости лупя очередную белокурую дурочку, соблазнившуюся очередным распутством. – И навсегда останется чистой! Никто и ничто не посмеет коснуться её и запятнать грязью! Не позволю! – срывался грешник-Престол на крик.
…и не замечал лишь того, что его собственные руки, которыми он мечтал к ней прикоснуться, были осквернены кровью.

[Седая Верба]

Чувак, я сегодня ухожу в глубокое безынтернетье, и буду только в аське, выставлюсь завтра, ага?

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Седая Верба, оке, чувак, я мб сама сегодня не выставлюсь.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

2. Асмодей/Белиаль. Эффект бабочки.
Наверное, граф Асмодей мог бы найти для себя более достойный объект вожделения. Во всяком случае, более типичный для него. С пышными формами, тонким станом, копнами шикарных волос и похотливым взглядом. Он и искал – старательно, ежечасно, ежесекундно. Но, увы, все его блудницы были просты, скучны и быстро ему надоедали независимо от красоты и степени развращенности. Пустышки.
И потому он искал ее. Совершенно иную, особенную. Уже, впрочем, нашел, но так и не смог поймать. Не существовало такого сачка, которым можно было словить эту прелестницу. Она кружила у него под носом, насмешливо трепеща полупрозрачными крылышками, и при малейшем его поползновении в ее сторону тут же улетала, не оставляя на память ничего, кроме горечи и жажды, которую ему приходилось утолять очередной блудницей.
Он страстно желал ее. И, знаете ли, Великого Сатана можно понять, ведь разве было во всем Аду что-то интереснее хитрой, невесомой бабочки Белиаль, которую так и не прельстили все те роскошества, которые он мог ей предложить?
Самой развратной, самой жестокой, самой… святой.
Помимо всего прочего, этот мотылек был и одной из причин, по которым Асмодей возглавлял оппозицию Люциферу. Граф не ненавидел своего господина; это было непозволительно и, по меньшей мере, глупо. Но тот факт, что Дитя Тьмы отталкивало ту, за кого он сам отдал бы все богатства, что у него есть, выводил его из себя.
И получался порочный круг, из которого нет выхода, потому что… Потому что, знаете ли, дико раздражает, когда у твоих ног лежат все красавицы Ада, а ты желаешь последнюю – ту, что и смотреть на тебя не хочет. И не потому, что ты ей отвратителен. А потому, что она отдает себя другому – тому, кто ее презирает. Но ты все равно жаждешь ее, потому что горд и потому что эта цель – единственный способ заполнить пустоту внутри.
Это не любовь – какая, к черту, любовь во владениях Люцифера? Просто желание, но оглушительное и неутолимое. И кто бы мог подумать, что всего лишь взмах крыльев бабочки, один короткий и тонкий взмах, мог вызвать в демоне распутства этот жгучий, негасимый, всепоглощающий огонь вожделения к той, что никогда не будет ему принадлежать.
Огонь, который рано или поздно его погубит.

[Седая Верба]

2. Рафаэль/Барбиэль. А зори здесь тихие.

- Доктор, я буду ждать, когда вы позовёте меня!
Тонкокрылая, как мотылёк-однодневка, женщина выскользнула из комнаты, тихонько вздохнув на прощание. Дверь за ней затворилась с лёгким щелчком, после которого архангел Рафаэль с облегчением перевёл дух. Она казалась интересной, эта очередная бабочка, залетевшая в его покои на одну ночь – но лишь до определённого момента. Всё, что было дальше, Рафаэль предугадывал вплоть до последнего вздоха – не она первая, не она последняя.
Тоска.
Вальяжно развалившись в кресле, Повелитель Воздуха меланхолично смотрел в пространство перед собой, что грозило самым неприятным поворотом событий. Эпикурейство никогда не доводит до добра – это Рафаэлю было хорошо известно, но побороть себя он был не в силах.
Рано или поздно удовольствия пресыщают, и на их месте образуется муторная сосущая пустота. Это бездна, глядя в которую понимаешь всю суетность существования. Рафаэль усмехнулся, подумав о том, что скажи он любому из смертных, будто Рай суетен не менее, а даже более Асии, его бы засмеяли.
Но самое главное – понимая всё это, он не понимал, как с этим бороться.
Когда дверь в его личные покои распахнулась, Рафаэль болезненно сморщил лоб, подумав, что его очередная подружка вернулась, забыв, скажем, туфельку, но на пороге стояла Барбиэль.
- Господин Рафаэль, если вы закончили со своей очередной «пациенткой», то, быть может, не мешало бы заняться делом? Говорят, в последней миссии…
- Барбиэль, мне скучно.
Помощница была единственной женщиной, которую Рафаэль в нынешнем своём состоянии готов был видеть. Барбиэль не осуждала, не читала нотаций и даже не пыталась прогнать тоску приевшейся архангелу любовью.
Тон Рафаэля был плаксив, а Барбиэль слишком хорошо знала начальника и то, чем может обернуться его сплин.
- Так. – Веско произнесла женщина и, схватив ошеломлённого архангела за руку, добавила: - Против скуки всегда есть лекарство.
Переходы между сферами небес Рафаэль не запоминал. Но когда Барбиэль попросила его открыть глаза, он об этом жестоко пожалел. Картина, открывшаяся его виду, поражала. Ни в одном из садов Ециры не было такой красоты. Безмятежность горной вершины была столь божественна, что от неё захватывало дух.
- Зори здесь тихие, - нарушила тишину Барбиэль и указала рукой на поднимающееся над пиками гор солнце.
Они стояли вдвоём, облитые холодным ветром, рассветным солнцем и тишиной. И только когда Барбиэль вежливо напомнила, что их ждут в Брие, Рафаэль заметил, что всё это время не отпускал её руки.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

3. Войс/Нойз. Отражения.

Нойз всегда наблюдала за Войсом, за его деятельностью и беготней, с легкой, едва уловимой материнской снисходительностью во взгляде. Она могла себе это позволить – как-никак, все же старшая сестра. Только не могла она разрешить себе быть такой же энергичной и вспыльчивой, хотя в этом характер ее нисколько не отличался от характера брата. Все-таки надо было поддерживать имидж старшей, а значит, более чопорно-суровой.
Хотя порой ей так хотелось бегать вместе с ним…
В Войсе она видела отражение себя. Хоть и точно такое же чернокудрое, быстроглазое, бойкое и острое на язык, но и вместе с тем немного иное. Более… Свободное, что ли. Да, наверное, свободное. Он не был стеснен ответственностью. А она была в ответе за его жизнь.
Он был такой смешной, когда, насупившись, морщил нос. А она с грубоватой лаской сестры-матери успокаивала его, когда он злился на госпожу Курай за то, что она отдает предпочтение жалкому продажному мессии, а не ему, чистокровному представителю расы вампиров Анагуры. А еще она его понимала. Как же его не понять-то? Родная кровь, близнец… Отражение.
-Выше нос, брат, - ободряюще говорила Нойз, и сердце Войса успокаивалось, гнев утихал, а лицо перекашивала кривая ухмылка, которая могла бы выглядеть хмурой, но кому, как не Нойз, было знать, что эта ухмылка означала, что он больше не злится?
Так было всегда. А потом…
А потом Войса не стало.
В тот страшный день Нойз поняла, что потеряла часть себя. Ту, что была самой важной и самой ощутимой. Крохой тепла в холодном теле вампира.
В тот черный день, схватив обжигающий равнодушным металлом кинжал, она без жалости обкромсала свои прекрасные смоляные кудри, глотая гневные слезы потери. А потом, вскинув голову, посмотрела в зеркало. Оттуда на нее взирал заплаканный Войс с взлохмаченными, криво обрезанными волосами.
В тот день Нойз не стало.
-Выше нос, брат, - помолчав, тихо сказала она, беззвучно клянясь в мести за своего погибшего любимого близнеца, с которым она при рождении разделила крылья, - Теперь я – твое отражение. Выше нос.

[Седая Верба]

3. Разиэль/Шатиэль. Ничто не кричит громче тишины.

Никому не узнать, как я мёртвую нёс на руках,
Потому что об этом я песню не смею сложить…
Тэм Гринхилл, «Баллада Лютика».

Вы знаете, что такое взрыв? Это огромная упругая волна воздуха, которая проходит через тебя, проникая сквозь кожу, растворяясь в тебе, уничтожая, разрушая. Она подхватывает твоё тело и стремится раздробить его, размозжить в мелкую кашицу. Сначала кажется, что это конец, всё, сейчас будет смерть. Смерть – это слишком милосердно.
Потом появляется огонь. Жаркие языки пламени обхватывают тебя со всех сторон, облизывая изломанное тело. И вот тут становится по-настоящему страшно.
Самая ужасная доля достаётся выжившим.
Разиэль знал это по себе. Потому что стоило ему закрыть глаза, и он видел, как, корчась в муках боли, нелепое обожжённое тело, бывшее когда-то им самим, несёт на руках искорёженный труп Шатиэли.
Воздух после взрыва отравлен пылью и гарью – невозможно дышать. Ноги сбиты в кровь о куски металла и бетона. Сухожилия на руках – обожжённых и израненных – готовы порваться под тяжестью мёртвого тела. Глаза не видят, потому что пыльный густой туман медленно и болезненно разъедает склеры. А самое главное – тишина. Волна воздуха во время взрыва настолько сильна, что может разорвать барабанные перепонки. Или, по крайней мере, контузить и оглушить на время. И тишина въедается в тебя, цепко впивается в мозг остро отточенными когтями корявых лап и разрывает его.
Слушая звон, срывающийся в ультразвук, Разиэль, рычавший от боли, понимал – ничто не кричит громче тишины.
Если только не говорить о разбитом сердце.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

4. Алексиэль/Росиэль. Слова из льдинок.

Ты сидишь на полу во мраке,
Составляя слова из льдинок,
Заключённый в огромных чертогах
Из прозрачного синего льда…
Flёur «Непобедимая армия»

Небо на Небесах… Нелепый это был каламбур. Но что поделать? Тем более что небо там действительно было. И было оно самой бесконечностью, равнодушно голубевшей сквозь призму прозрачно-искристого воздуха.
Любование им было единственной доступной ей забавой. Помимо самосозерцания и осмысления своего существования, конечно. Именно об этом думала Алексиэль все те столь же бесконечные часы, что она проводила в своей белокаменной башне. Прекрасная, все еще не утратившая остатки гордости птица в поистине роскошной золотой клетке, из которой ей никогда не выбраться.
Бог знал толк и в птицах, и в клетках.
Небо на Небесах – это действительно нелепо. Но что еще нелепей, так это растущее и крепнущее отчуждение между теми, кому самой сущностью бытия, самой жизнью предназначено быть друг другу опорой и поддержкой, самым близким существом.
Отчуждение между близнецами, такими разными, но все-таки… родными.
Их главное отличие было не в цвете кудрей и даже не в характере. Просто Росиэля Бог любил. А Алексиэль нет. И в том, что это было именно так, была странная Божья вольность. Ведь вполне могло быть иначе.
Хотя, конечно же, не могло. Неорганический ангел в органическом мире был для него такой любимой игрушкой, эдаким экспериментом. Этот мир был заведомо не способен принять Росиэля, и потому Бог забавлялся, наблюдая за ним, за его тяготами в попытке приспособиться к окружающей его среде. Алексиэль же, несмотря на титул Органического ангела, могла бы его принять. И, что немаловажно, очень хотела этого. Но это было невозможно.
Бог так решил. И свою любовь, которой с лихвой хватило бы на двоих, он излил на Росиэля, не оставив Алексиэли ничего. Он подарил обоим по клетке. Но если клетку брата он всячески любовно украшал, осыпал его самого подарками, веля пребывать в радости, то клетку сестры он просто игнорировал.
А Росиэль вчера снова приходил к ней. И снова бесконечно задавал один и тот же вопрос, на который снова не получил ответа. Но в этот раз в его руках поблескивали странные ледяные кусочки. Подарок Бога. Алексиэль знала это. И горькая улыбка брата в мерцании солнечных бликов на этих льдинках казалась особенно странной, едва ли не маньячной.
-Прости, Росиэль… Но я буду и дальше продолжать лгать. Для твоего же блага, - вспоминая, тихо говорила Трехкрылая, беседуя с небом. Небо молчало.

А Росиэль тем временем упорно сражался с новой игрушкой. Через его прекрасный высокий лоб пролегла тяжелая, вдумчивая морщинка. «Вечность» и «Верность» уже были. Теперь он собирал из прозрачных, с острыми гранями кристаллов последнее слово – «Алексиэль».
Безуспешно.

[Седая Верба]

4. Люцифер/Алексиэль. Локон на память

- Эй, Люцифиэль! Пришло время исполнить обещание!
Человек в чёрном плаще с капюшоном, закрывающим лицо, не боялся господина ада, а в голосе его слышался смех. В позе, в положении рук, в движениях была дерзость, и Безумный Шляпник, всемогущий сатан Белиаль, готова была кинуться на непрошеного гостя, словно фурия, лишь бы уничтожить живое напоминание о Небесах.
От этой фигуры пахло Раем – сладостная, словно патока, эманация, витающая в воздухе. От этой фигуры исходило сияние и тепло солнца – настоящего светила, а не дешёвой фальшивки, наскоро изготовленной Асмодеем.
И этот наглец посмел назвать прежнее имя лорда тьмы.
- Уничтожу! – подняв смертоносную трость, возопила, шипя, Шляпник
И непременно попыталась бы, если бы рука, сжимающая могучее оружие сатана, не была остановлена.
- Оставь, Белиаль.
Люцифер задумчиво вертел в руках тёмный локон.
- Я не намереваюсь долго ждать, Князь Тьмы!
Уязвлённый в самое сердце, повелитель ада кинул на оскорбителя холодный взгляд.

- Я надругаюсь над дочерью Бога и разрушу его планы… - шипел Утренний ангел, впиваясь руками в обнажённое тело Трёхкрылой.
Она была куклой без тени чувства на лице. Ни страха, ни боли, ни упрёка. Лишь отточенные движения, позволившие слабой женщине выхватить меч и дать отпор обидчику. Она говорила много, она говорила горько, она и виду не подавала, что сломанное колено мешает не то что говорить – думать о чём-то, кроме боли.
- Не смей прикасаться ко мне! – закричала она, но было поздно – он успел скрепить немой уговор украденным поцелуем, а ещё – выдранной с корнями прядью волос, жутким подарком на память.
«Женщина с глазами, как у меня… Это договор, не так ли?»
- Когда бы ты ни выбралась из этой прекрасной тюрьмы, никогда не забывай, что ты моя женщина! Никогда не забывай, Алексиэль!

- Надоело плясать под дудку Создателя, Трёхкрылая?
- Время исполнить обещание, Люцифиэль.
Она была женщиной с такими же глазами, как у него. И пускай лицо её было скрыто капюшоном, он мог видеть её глаза – холодные, как сталь, прекрасные, как лёд. Этого было достаточно.
- Не медли, женщина. Ты говорила, что я должен стать твоим оружием в борьбе против Бога.
- Не раньше, чем ты вернёшь украденное, - она протянула руку, затянутую в перчатку.
Люцифер расстался со своим трофеем крайне неохотно. Он ещё не знал, что ему предстоят долгие века скитаний, наполненных единственным желанием прикоснуться к её волосам.
Он ещё не знал, что Люцифер должен умереть – чтобы родился Нанацусайя.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

5. Астарот/Астарта. Символ бесконечности - две змеи, кусающие друг друга за хвосты.

Сначала Астарот был чудесным ребенком. И казалось, что так будет всегда.
Но потом он вырос и возненавидел мир. Причина этой ненависти к окружающей его сфере, постепенно выливающаяся в жажду уничтожения и сеяния паники, крылась даже не в потере любви Господа – лишь в его жестоком эксперименте, плодом которого и стал Астарот вместе со своею сестрой, Астартой.
Он вырос и взамен Бога полюбил кровь. Много крови. Полюбил хаос и страх, ненависть и террор. Все это стало его страстью, и не существовало иного греха, кроме ужаса, чьим воплощением он мог стать. Все было просто. Ужас приносил ему удовлетворение. Создавал какое-никакое подобие радости, иллюзию удовольствия. Ощущение всемогущества, власти… Свободы. Это был своеобразный наркотик, без которого не могло обходиться его сознание.
У него, как у любого существа в этом грешном мире, было два выбора. Безумие от жестокости и безумие без нее. И он неизменно выбирал первый пункт.
А дело было в том, что он знал, каково делить одно тело между двумя сознаниями. Вечно помнил эту невыносимую муку сиамских близнецов в самом извращенном из возможных видов и презрение и гнев, которые он одновременно питал к себе и своей сестре. К ней – за ее слабость, к себе – за то, что он даже не пытался вырваться из порочного круга. Такие разные, в борьбе за одно тело они были подобны змеям, вечно пожирающим друг друга, но так никогда и не доходящим до самого конца – до смерти или победы. Ведь из двух абсолютно равных никто никогда не сможет вырваться вперед.
И оттого милостивый подарок Люцифера - облегчение бесконечного эксперимента-проклятия с помощью змей, черной и белой - казался ему тонкой и еще более извращенной усмешкой, подколом и издевательством.
Окружающие считали, что близнецы ненавидят друг друга. Наверное, считать так было выгодно. Но если бы он ненавидел ее, разве продолжал бы он терпеть холодную тяжесть белой змеи на своих плечах и слушать ее тихое скользкое шипение? Скорее, он бы убил ее. Дождался момента и убил. В богатом арсенале его пыточных нашлось бы достойное средство для мучительного устранения сестры, ведь, как ни крути, убивать просто так чрезмерно скучно.
Но он не желал ей смерти. Не любил ее братской любовью в самом высоком смысле этого слова, но и не хотел ее исчезновения, хотя ее смерть и сулила бы ему ту самую сладкую и недосягаемую свободу… Он был привязан к ней настолько, что готов был и дальше выносить существование с ней в одном теле. Лишь бы не убивать ее…
Ведь все же она была частью его. Его идеальной половиной. Его змеей.

И сейчас, смотря на вспоротое, еще неловко и конвульсивно дергающееся белое тело, с которого снежинками, испачканными кровью, слетали чешуйки, он как никогда в жизни ощущал пустоту.
Астароту никто не сказал, что свобода – это одиночество.
-Глупая женщина… - дрожа, в смятении и страхе бормотал сам Великий Сатан ужаса.
-Вот оно как бывает. Но почему ты сам никогда не пробовал отделиться от нее? Использовать хотя бы грубую силу, твое превосходство в магии… Для кого-либо, подобного тебе, сделать это весьма легко. Вы оба были бы свободны… и живы, - сняв шляпку и прислонив ее в груди в издевательском подобии выражения скорби, спросила Белиаль. Ее лукавый прищур как ничто иное намекал, что все это было лишь фарсом. Астарот вскинул голову, злобно сощурив глаза и сжав пальцы, в кровь разбитые о ледяные камни.
-Молчи! Что такая, как ты, может знать о свободе?! – прогремел под высокими сводами его крик.

[Седая Верба]

5. Уриэль/Алексиэль. Кривить губы в горькой усмешке.

Недвижная, как изваяние, падшая, побеждённая, раненная, заклеймлёная – она не была сломленной. Закованная в цепи, она не теряла силы духа, и даже самым суровым ангелам становилось не по себе от одного взгляда в холодные неподвижные глаза Органического Ангела Алексиэли.
При взгляде на Трёхкрылую Уриэль тоже отводил глаза – кто бы мог подумать, что у Небесного Палача есть сердце, способное болезненно сжиматься, едва лишь рядом окажется женщина? Чёрный ангел слишком хорошо знал, что он должен сделать, а потому…
- Органический Ангел Алексиэль приговаривается к казни через разделение тела и духа, а означенный дух будет подвержен Проклинающему Слову!
У неё же было всё! Всё, что только хотела бы иметь женщина, будь она хоть в Аду, хоть в Асии, не говоря уже о Небесах! Красота, власть, сила, уважение, почтение, восхищение. Она была прекраснейшей из дочерей Господних…
… и если бы только она могла быть любимой Богом…
- Приговор будет приведён в исполнение немедленно. Исполнитель судебного приговора – архангел Уриэль!
Заключение небесного суда прозвучало набатом.
… и если бы только она могла любить кого-то, кроме Бога…
- Я не хочу делать этого, Алекс. Не с тобой!
Её глаза – глаза фарфоровой куклы – оставались холодны и неподвижны.
- Это твоё предназначение, Уриэль. Успокой свою совесть тем, что я люблю не тебя.
- Замолчи, Алекс! Не говори этих слов!
Губы её скривились в усмешке, но веселья в том не было.
… и если бы только она могла себе позволить излить всю горечь…
- Произнеси это. Не тяни, Палач.
Алексиэль подняла глаза и устремила свой взгляд туда, где скрылся зиккурат Этеменанки. Она до сих пор думала только о том, кого любила – о том, чьё имя не было произнесено на суде. Даже сейчас, стоя перед лицом своей гибели, она думала лишь о Боге.
О Боге, которого Чёрный Ангел готов был проклинать.
«Ты не достанешься никому…»
Когда сердце кипит яростью, произносить страшные слова так просто и легко.
- Ты будешь вечно умирать, захлёбываясь собственной кровью!
… и если бы только она могла не слышать…
… и если бы только не этот голос…
Пустым сосудом тело Алексиэль повалилось на каменный пол.
Было слишком поздно.