Жить ой. Но да.
Мы с perky Cole, как два медведя из анекдота, сели в машину имени Григория Служителя и сгорели. Закономерным продолжением этого стал очередной поход в СТИ — теперь на "Мастера и Маргариту".
Про что хочется сказать в первую очередь, так это про то, что у Женовача-Боровского-Исмагилова получилось не просто сценическое прочтение бессмертного булгаковского романа, а спектакль с претензией на классную идею. Продолжая исследовать творчество Булгакова и окружающий его ореол мистического безумия, они перенесли значительную, если не сказать подавляющую, часть действия в психбольницу. Смертные — пациенты, снисходительный Воланд — посетитель в наброшенном на плечи белом халате, его свита — санитары и одна роскошная медсестра. Вместо белого плаща с кровавым подбоем — затрапезного вида рубашка с красными пятнами по подолу. Основные ингредиенты спектакля — немного медицинского хоррора и много шуток и обаяния, а также регулярные выплескивания артистов в зал; если сидеть в центре первого ряда, в какой-то момент можно понять, что прямо на тебя со сцены сползает Глеб Пускепалис с намерением подержаться за коленочку.
Задействовав в "Мастере и Маргарите" добрую половину своих выпускников трёх поколений, от Алексея Верткова до младших Янковского и Пускепалиса, Женовач сделал очень смешную вещь как раз-таки с Янковским: начало МиМ прямым текстом цитирует старт "Записок покояника". Обстановка на сцене, вплоть до стола с лампой — один в один, за исключением разве что больничного белого цвета. И где в "Записках" лежал на койке, отвернувшись лицом к стене, усталый Максудов в исполнении Янковского, там в МиМ на той же самой койке, но уже с завязанными за спиной рукавами смирительной рубашки лежит Иван Бездомный. Которого тоже играет Янковский.
Лейтмотив спектакля — головная боль: от головы Берлиоза к голове Жоржа Бенгальского, от мигрени Пилата к страданию Мастера. При этом действие не вгрызается тебе в виски, а легко, весело и плавно утаскивает за собой, и происходит это, конечно, благодаря артистам. Не скажу, что роль Воланда — это лучшая роль Алексея Верткова (с Веничкой едва ли что-то сравнится), но его прочтение очень хорошее, с необходимой долей внутренней силы и насмешливости; его свита (Григорий Служитель, Вячеслав Евлантьев, Александр Прошин, Татьяна Галицкая — Коровьев, Бегемот, Азазелло и Гелла соответственно (ах, какая Гелла!)) — потрясающе взаимодействующий внутри себя квартет, который спустя некоторое время перестаёшь воспринимать отдельными персонажами, начиная видеть их как единую многогранную, многоногую и многорукую фигуру. Те двое, что дали роману имя, печальный Мастер (Игорь Лизенгевич) и та, что любила и страдала за него (Дарья Муреева) — просто и без лишних слов прекрасны. Я привыкла, наверное, к более возрастным трактовкам, но здесь они юны и вместе с тем многоопытны, груз, который они оба тащат за собой, хорошо считывается что в тяжёлом взгляде Мастера, что в остервенении, с которым Маргарита обнимает его ноги. Пожалуй, единственная линия, которая мне кажется явно неудавшейся — линия Пилата и Иешуа. Вместо обычно очень тихого и усталого прокуратора здесь больной, который надрывается криком от болящей у него головы — но с учётом этой мигрени куда логичнее выглядела бы тишина, а не вопль. Га-Ноцри же — глубоко блаженный юноша с щенячьей радостью, которую в нём вызывает буквально всё, что его окружает. И, что примечательно, он тоже заключённый этой психбольницы. И в этом месте изначально довольно непропорциональная расстановка сил между условным добром в виде Иешуа и условным злом в виде Воланда становится совсем немилосердной по отношению к первому. Потому что здесь Воланд совершенно разумен, а Иешуа — глубоко безумен. Он никого не может спасти и ничего не может дать. Неудивительно, что даровать покой приходится Воланду.
Но вся история с Пилатом — это действительно единственная ложка дёгтя, которую я могу положить в "Мастера и Маргариту" на улице Станиславского, и мне уже очень хочется пересмотреть эту работу. Потому что в ней много внимания, любви, терпения и нюансов. Потому что она красива. И потому что в финале заставляет толпу мурашек бежать марафон по твоей спине.
Про что хочется сказать в первую очередь, так это про то, что у Женовача-Боровского-Исмагилова получилось не просто сценическое прочтение бессмертного булгаковского романа, а спектакль с претензией на классную идею. Продолжая исследовать творчество Булгакова и окружающий его ореол мистического безумия, они перенесли значительную, если не сказать подавляющую, часть действия в психбольницу. Смертные — пациенты, снисходительный Воланд — посетитель в наброшенном на плечи белом халате, его свита — санитары и одна роскошная медсестра. Вместо белого плаща с кровавым подбоем — затрапезного вида рубашка с красными пятнами по подолу. Основные ингредиенты спектакля — немного медицинского хоррора и много шуток и обаяния, а также регулярные выплескивания артистов в зал; если сидеть в центре первого ряда, в какой-то момент можно понять, что прямо на тебя со сцены сползает Глеб Пускепалис с намерением подержаться за коленочку.
Задействовав в "Мастере и Маргарите" добрую половину своих выпускников трёх поколений, от Алексея Верткова до младших Янковского и Пускепалиса, Женовач сделал очень смешную вещь как раз-таки с Янковским: начало МиМ прямым текстом цитирует старт "Записок покояника". Обстановка на сцене, вплоть до стола с лампой — один в один, за исключением разве что больничного белого цвета. И где в "Записках" лежал на койке, отвернувшись лицом к стене, усталый Максудов в исполнении Янковского, там в МиМ на той же самой койке, но уже с завязанными за спиной рукавами смирительной рубашки лежит Иван Бездомный. Которого тоже играет Янковский.
Лейтмотив спектакля — головная боль: от головы Берлиоза к голове Жоржа Бенгальского, от мигрени Пилата к страданию Мастера. При этом действие не вгрызается тебе в виски, а легко, весело и плавно утаскивает за собой, и происходит это, конечно, благодаря артистам. Не скажу, что роль Воланда — это лучшая роль Алексея Верткова (с Веничкой едва ли что-то сравнится), но его прочтение очень хорошее, с необходимой долей внутренней силы и насмешливости; его свита (Григорий Служитель, Вячеслав Евлантьев, Александр Прошин, Татьяна Галицкая — Коровьев, Бегемот, Азазелло и Гелла соответственно (ах, какая Гелла!)) — потрясающе взаимодействующий внутри себя квартет, который спустя некоторое время перестаёшь воспринимать отдельными персонажами, начиная видеть их как единую многогранную, многоногую и многорукую фигуру. Те двое, что дали роману имя, печальный Мастер (Игорь Лизенгевич) и та, что любила и страдала за него (Дарья Муреева) — просто и без лишних слов прекрасны. Я привыкла, наверное, к более возрастным трактовкам, но здесь они юны и вместе с тем многоопытны, груз, который они оба тащат за собой, хорошо считывается что в тяжёлом взгляде Мастера, что в остервенении, с которым Маргарита обнимает его ноги. Пожалуй, единственная линия, которая мне кажется явно неудавшейся — линия Пилата и Иешуа. Вместо обычно очень тихого и усталого прокуратора здесь больной, который надрывается криком от болящей у него головы — но с учётом этой мигрени куда логичнее выглядела бы тишина, а не вопль. Га-Ноцри же — глубоко блаженный юноша с щенячьей радостью, которую в нём вызывает буквально всё, что его окружает. И, что примечательно, он тоже заключённый этой психбольницы. И в этом месте изначально довольно непропорциональная расстановка сил между условным добром в виде Иешуа и условным злом в виде Воланда становится совсем немилосердной по отношению к первому. Потому что здесь Воланд совершенно разумен, а Иешуа — глубоко безумен. Он никого не может спасти и ничего не может дать. Неудивительно, что даровать покой приходится Воланду.
Но вся история с Пилатом — это действительно единственная ложка дёгтя, которую я могу положить в "Мастера и Маргариту" на улице Станиславского, и мне уже очень хочется пересмотреть эту работу. Потому что в ней много внимания, любви, терпения и нюансов. Потому что она красива. И потому что в финале заставляет толпу мурашек бежать марафон по твоей спине.