Heavy Rain

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

upd Подумала-подумала и решила, что буду выкидывать пополнение в комментарии.
Здравствуйте, вы не хотите поговорить про дно?

Краткая предыстория моего падения.

Всё началось с того, что в рамках моей поездки в Минск Жуля с Птичкой обработали меня на тему такой вещи как Heavy Rain. У меня это отложилось на подкорках, я восхитилась сюжетом, потом узнала, что главного героя в русском дубляже озвучивает ИЛЬЯ РАСПРЕКРАСНЫЙ ИСАЕВ, и это, разумеется, не могло не стать контрольным в голову. А ещё чуть позже я приехала в Уфу, Вербушек привела меня в антикафе гамать в Мортал Комбат, там в меню я увидела вкладку с хэви рейном, и ЗАВЕРТЕ...
Я - не геймер ни разу, но, чтобы вы понимали, ХР - первая в списке вещей, ради которых я теперь коплю на приставку.
Я - не геймер ни разу, но мы три дня провели перед консолью, неиллюзорно, кажется, заебав персонал антикафе, и горестно бухали в Киллфише, когда у нас полетели все четырёхчасовые сейвы.
Я - не геймер ни разу, но мы всё-таки выстрадали себе счастливую концовку.

Единственное, на что я не рассчитывала, так это на то, что меня окунёт в эту историю так сильно, что я начну строчить фички по ней. Теперь в моих планах драбблы на каждую из концовок, но персонажи в моей голове уже начали жить своей жизнью, так что я чувствую себя немножечко Норманом Джейденом в радужном триптокаиновом приходе.
А ещё хэви рейн ТАК очешуительно ложится на песни Placebo, что это противозаконно.
В общем, делаю для себя челлендж: 17 драбблов. Ну или не драбблов, тут уж как фишка ляжет.

Ethan's epilogues:
1. A New Life
2. A New Start
3. Innocent
4. Tears in the Rain
5. Origami Blues
6. Helpless (Итан Марс, Грейс Марс)
7. Ethan's Grave

Madison's epilogues:

8. Heroine (Мэдисон Пейдж)

Всякая книга ощущается в руках по-особому. У каждой – свой индивидуальный вес, форма, толщина страниц, глянцевитость обложки и, конечно же, запах; запах для них сродни отпечатку пальцев для человека. Книги с историей пахнут всем тем, что впитали с возрастом, каждой мелочью прожитых лет: ладонями своих читателей, нагретой солнцем пылью, старостью и мудростью. От новичков же веет только свежей типографской краской, но это хороший запах, дерзкий, полный, многоцветный. В нём заключены разом все предвкушения и ожидания страниц, которых ещё никто не переворачивал.
Всякая книга ощущается в руках по-особому, но та, которую ты написал сам, греет руки как никакая другая. Это твой ребёнок, которого ты вынашивал ещё дольше, чем беременная женщина свой плод; ты разрешался от бремени всякий раз, когда садился за рукопись, но к утру был наполнен заново – мысли отрастали, как печень у Прометея. И вот теперь, спустя многие месяцы любви и труда, он, доверчивый, лежит в твоих руках, спелёнатый в новенькую обложку, увидевший мир и готовый открыть его для любого, кто попросит об этом.
Мэдисон вглядывалась в свой домашний экземпляр «Ливня» с печальной нежностью. Во время презентаций и раздач автографов она смотрела на его братьев-близнецов, сотнями выстроившихся на столах и полках, иначе: с авторской гордостью, с любовью, под конец вечера, когда рука немела и с трудом удерживала в пальцах ручку – с усталостью. Грусть была уготована только для этого «Ливня»: на людях она никогда не показывала горечь, которая в действительности лежала за каждым абзацем. Это было другое чувство, слишком интимное, а единственный человек, с которым она могла бы его разделить, был мёртв.
«Итану Марсу, отцу и герою» – вот и всё посвящение, что она вывела на первой странице. Из малодушия, чтобы избежать назойливого внимания своих коллег по цеху, всё ещё интересующихся тем, какие отношения связывали её с Итаном, и из нежелания выдавать публике свои излишне сентиментальные переживания. Она хотела бы сказать больше, гораздо больше, но эти слова не сумели бы вместить в себя все тома мира, а если так – зачем?
Итан Марс. Мэдисон мечтала родить ему ребёнка, а сумела родить только книгу. Да, от него, о нём, о его жертве; вот только эта книга не могла обнять её перед сном, не гукала, пуская пузыри, не смотрела на неё глазами, наполненными голубизной исландских ледников. Мэдисон продолжилась в «Ливне» как писатель, но не как женщина, и частица Итана, из которой развилась эта рукопись, была навечно законсервирована в чернильной вязи.
Правда, у Итана осталась и другая частица его самого. Мэдисон была искренне счастлива за Шона, выкарабкавшегося из этой кошмарной истории, и попросила у Грейс разрешения периодически навещать их. Ей было это необходимо – видеть сына человека, которого она любила. И хотя лицо Шона вобрало в себя больше от матери, чем от отца, она всё равно чувствовала в нём Итана – такого, каким он должен был быть в детстве.
Но в Шоне не было ничего от неё самой. Единственным рождённым от неё и Итана существом по-прежнему оставался «Ливень».
Мэдисон уткнулась лицом в корешок и сделала глубокий вдох.
Не вышло. «Ливень» пах грядущей прибылью, книгопечатней, сажей и красящими пигментами, но никак не Итаном Марсом.
9. Dead Heroine
10. Square One

Norman's epilogues:

11. Case Closed (song! Placebo - Meds (Норман Джейден))

What happened as I let it slip.

– Мы ждём от Вас готовности ко многому.
Вот что говорят тебе, когда ты, неоперившийся птенец Академии, выпавший за пределы гнезда, приходишь в Криминальный Следственный Отдел ФБР. За этой тактичной формулировкой, допускающей возможность лазейки, скрывается более жёсткая и определённая; ты знаешь это, потому что учился читать между строк последние несколько лет и вполне овладел этим умением. В противном случае тебя бы там не стояло.
Ты знаешь, чего от тебя хотят. Готовности не просто ко многому, а ко всему. К чему угодно. К ранам, смерти, героизму. Ты знаешь – и твои работодатели знают, что ты знаешь. Ведь в противном случае тебя бы там не стояло.
И всё-таки, думает Норман, эти люди, даже будучи облечёнными властью, и не снившейся 92 процентам населения земного шара, никогда не смогут предугадать всего. К примеру, можно ли предвидеть, что один из подающих наибольшие надежды молодых агентов станет проводить свободное время, запершись в отеле (в туалете, в туалете отеля - подчеркнуть нужное) в компании – чего бы вы думали? – стеклянной ампулы с голубой дурью, своим цветом напоминающей морские дали? Нет. Слишком тонкая грань. Сотрудников ФБР готовят к проявлениям героизма, забывая, что между героизмом и героином всего несколько букв разницы.
У всякой издержки есть своя цена, напоминает он себе и вертит ампулу в пальцах. Её содержимое переливается безобидным лазурным песком, обещающим райские удовольствия. Это – всего лишь цена поломок, которые претерпевает его ЦНС. Что поделать, если помочь ему может лишь то, что разрушает её дальше.
Система дополненной реальности – весьма коварная вещь. Она не позволяет тебе выйти так просто; обратным пропуском в физическую реальность становятся тошнота, чудовищные головные боли, тремор и лопающиеся сосуды. Чем дольше сидишь в уютном виртуальном мирке, тем сложнее выбраться – простая арифметика любой зависимости. Очень легко спутать с наркотической. Багровые потёки крови из носа и уголков глаз превращают тебя в пародию на отмеченного стигматами великомученика, и ты шутишь про экзорциста, которого так не хватает отделу. Твои коллеги смеются, пока ты неловко убираешь очки и перчатку во внутренний карман.
Никто не паникует. Все готовы ко всему - в том числе такие же, как и ты, из братства заклеймённых ARI.

I was alone staring over the ledge
Trying my best not to forget.

Существует не слишком много механизмов блокировки боли. Можно заблокировать передачу нервного импульса, можно вмешаться в биосинтез простагландинов и простациклинов, можно, наконец, влезть в деятельность ЦНС напрямую. Вопрос заключается лишь в том, какую именно отмычку использовать для всего этого. Вопрос вкуса, конечно.
Норман не блистал особыми успехами в области химии, но прекрасно знал, какое звено объединяет кокаин, прокаин и лидокаин. Изобретать новые структурные аналоги существующих веществ не так уж сложно: чуть-чуть измени структуру, повесь новую функциональную группу - и вуаля. Триптокаин продолжал кокаиновый ряд с безошибочной точностью.
Достать синтетический дизайнерский наркотик, когда ты работаешь в ФБР и регулярно сталкиваешься с оборотом запрещённых законом веществ, весьма просто. Поддаться искушению заменить одну зависимость другой – ещё проще.
Клин вышибают клином. Всё по-честному.

Baby, did you forget to take your meds?

Видела бы сейчас страна своего героя, кисло думает Норман, сидя в туалете телецентра – сторчавшегося героя поколения прозака. Он переворачивает ампулу с голубым порошком на манер песочных часов; аллюзия на устройство, отмеряющее часы его жизни, настолько очевидна, что от неё сводит скулы.
К счастью, хотя бы эфир прошёл удачно, без предательских судорог и ехидных ручейков, пахнущих железом. Каким-то чудом его скрутило позже: аванс от организма за былые заслуги. Теперь в глазах абсолютного большинства людей Норман Джейден – хороший интеллигентный коп с приятной речью, одержавший крупную победу. В глазах Нормана Джейдена Норман Джейден, справедливости ради, тоже хороший коп. Хороший, лишённый тщеславия и полумёртвый, правда, а с каждой новой ампулой – всё больше мёртвый.
Смыть, одними губами говорит Норман и поднимает драгоценную стекляшку на уровень глаз. Порошок смеётся ему в лицо, и его ноздри трепещут. Это ведь лучший способ отпраздновать освобождение Шона Марса и снятие обвинений с Итана Марса. С кем ещё разделишь это, разве не так, разве не...
Рывком поднявшись с унитаза, Норман бросает дозу в воду и влажной ладонью нажимает кнопку смыва. Он шумно дышит – как тогда, на складе. Пахнущий лотосом водоворот уносит наркотик в лабиринт труб, и ампула – ничуть не меньший враг, чем Скотт Шелби, просивший помочь ему выжить – подмигивает Норману на прощание.

Норман – хороший, но наивный коп.
Норману следует догадаться, что это вовсе не прощание.
12. Resignation
13. Uploaded
14. Smoking Mirror

Scott's epilogues:
15. Origami's Grave

16. Unpunished (song!Placebo - Breath Underwater (Скотт Шелби))

Here comes another fall from grace
I'm always falling on my face.

Скотт не чувствовал ничего.
Это было очень странно: отсутствие какого бы то ни было чувства. Тишина. Чернота. Умершее эхо. Теперь у него было только то, что следовало бы назвать античувством – плёнка, заботливо расстелённая внутри сердца и растянутая снаружи тела, напоминающая о том, как в фильмах упаковывают трупы. Он был копом; он был детективом; он был убийцей; он знал, как это делается. Эта плёнка укрывала его от дождя, смазывая собственные черты, и она же заставляла его усталые ноги скользить по лужам; мозгом Скотт понимал, что должен ощущать хотя бы эту усталость во всём теле сразу. Мозгом – понимал.
Но ничего не ощущал.
Целлофановая стерильность, холодная и искусственная – залепившая глаза, заткнувшая рот, упаковавшая мозг. Ни торжества, ни упоения безнаказанности и свободы, делавшего любой воздух слаще, ни тщеславной мысли, присущей каждому серийному убийце, ушедшему от правосудия – вот он я! Смотрите на меня, это мои пальцы дёргают за ниточки жизни и смерти! Чтобы эти безликие люди, скрытые под армией одинаковых чёрных зонтов и равнодушно скользящие по нему взглядом, содрогнулись. Заметили. Узнали...
Скотт не чувствовал ничего. В нём больше не тлело ни единого уголька. Он сам затоптал кострище.

It's hard to reconcile what I've become
With the wounded child, hiding deep inside.

Сбывшаяся мечта перестаёт быть мечтой, думал он, при помощи невесомой ложечки из белого пластика закручивая в кофе водоворот. Ворот пальто – повыше, чтобы скрыть свежие синяки и ссадины, оставленные слишком ретивым юнцом из ФБР; ладони – в рукава поглубже, чтобы не светить разбитыми по той же причине пальцами. В этой придорожной забегаловке людей было не больше, чем пингвинов на Северном полюсе, но осторожность не могла быть чрезмерной. Особенно теперь; Скотт не строил себе иллюзий и прекрасно знал, что с этого дня ему придётся принимать дополнительные меры безопасности.
Когда-то он слышал старую шутку: дескать, если в детстве у тебя не было велосипеда, а потом ты вырос и купил себе Феррари, это ничего не меняет – в детстве у тебя всё равно не было велосипеда. У Скотта в детстве не было отцовской любви, и нахождение чужой в зрелом возрасте ничего не исправило. Следовало бы догадаться. Это было сродни болезненному вуайеризму – наблюдать, как отцы, решившие принять правила его игры, расшибаются в лепёшку на встречной полосе и превращаются в набитые стеклом заводные игрушки; наблюдать, как двое дошедших до оригами под номером 3 бледнеют, услышав условия – и тем самым раз за разом сдирать с души корочку гнойного нарыва. До конца – удивительного, впечатляющего конца – дошёл только один. Отец, готовый на любую крайность; родитель, любовь которого не знает пределов. Скотт доказал – не только себе, но и всем в этом городе, в этой стране, на этой планете – что такие отцы существуют. В этом было что-то от стараний учёного, которому пришлось принести в жертву десятки ради поиска единственного исключения. Неблагодарные потомки оценивают труды, окупленные смертью, слишком неохотно. Но если хорошенько подумать, то он сделал даже по-своему доброе дело, и не его вина, что люди способны воспринимать хорошее только через призму величайшей драмы.
Результат был положительным. Он добился того, чего хотел, свидетели были мертвы, Итан Марс погиб при задержании. Так какого чёрта сейчас он не чувствовал ни эйфории, ни удовлетворения - только грёбаное ни-че-го, не способное вернуть к жизни его брата и исцелить его собственные раны?
Скотт слишком боялся ответа на этот вопрос.

Sick of the slaughter
I'm coming up for air.

Он смял бумажный стаканчик с остатками остывшего кофе и оставил на столе.
Если бы не агент Джейден, он бы точно так же поступил с Итаном Марсом, доверчиво повернувшимся к нему спиной. Разве можно делать такое перед человеком, который заставил тебя убивать, ползти по стеклу и отрезать собственные части тела? Вопиющая наивность, граничащая с остервенением больной суки, нашедшей своего потерявшегося щенка. Он бы выстрелил и оставил тело, рухнувшее на решётку, оставил ребёнка, завывшего бы со всей мощью своих слабеньких и, скорее всего, уже поражённых лёгких – словом, оставил бы ещё одну разрушенную ячейку общества.
Скотт представил себе эту картину так явно, что стало больно. И наконец-то ощутил в этом вакууме хоть что-то: загнанную под ногти иглу, колкость в замёрзших ногах, подставленных под струю горячей воды – и испытал радость.
Секундную.
Скотт был умным человеком.
Скотт понял всё.
Прозрение было стремительным, и этот темп разительно отличался от методичной подготовки, предварявшей любое его убийство. Всё встало на свои места – как будто игрушка запустилась от наличия одной-единственной недостающей детальки. Дело было не в сбывшейся мечте, не в принятии внутреннего чудовища, которому по-прежнему хотелось чужих страданий и смертей; дело было в Шоне и Итане Марсе, которых он выбрал не просто так.
Его античувством была зависть, ставшая такой огромной, что он перестал её замечать.
Тень дерева, которая оказалась тенью небоскрёба. Контуры этой тени и величину предмета, отбрасывающего её, можно было разобрать лишь издалека, а он стоял в самом эпицентре, в черноте, из которой ему уже не суждено было выбраться на солнце. Как бы ни старался Скотт в настоящем, его прошлое оставалось тупиковым.
Он завидовал мальчишке. Ведь в детстве у него не было отца, подобного Итану Марсу.
But it's the last time, I swear.

17. A Mother's Revenge (song!Placebo - Song to say goodbye (Лорен Уинтер, Скотт Шелби, Норман Джейден))

запись создана: 01.09.2015 в 21:36

@темы: Бумага все стерпит, Всем восторг, посоны!, Орхидеи и пахариты

Comments

[Engel_Diablo]

С легкой руки Жули я тоже подсела на эту игру) Но не допрошла, т.к. консоль продали внезапно, а там до конца было всего ничего, но...судя по всему хэппи энд мне не светил(

Я - не геймер ни разу, но, чтобы вы понимали, ХР - первая в списке вещей, ради которых я теперь коплю на приставку.

А остальные вещи какие, если не секрет?

[Bonny Rain]

Где-тов марте познакомилась с этой игрой - потрясающая, тяжелая, прекрасная. А от концовок я готова бегать по потолку))

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo, с лёгкой руки Жули очень легко подсесть на это дело))
А мы всё-таки выбили себе счастливую концовку, но я под конец уже думала, что у меня будет чёртов инфаркт)


Stubborn Huskett, МК, Фаренгейт надо заценить, а ещё меня уже в Уфе уронили в бездну Биошока, так что ещё и он)

Bonny Rain, вот просто ДА, тысячу раз ДА! Концовки Нормана вообще вызывают у меня б - боль, т - тлен, потому что у него, по сути, ни одной счастливой нет(

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл,
я тогда еще и беременной была, кроме хэппи энда мне остальное было противопоказано) Но продажа приставки (продали т.к. через пару месяцев выходила SP 4 и 3 упала бы в цене) сделала свое и я не доиграла. Если бы был не хэппи энд. то доигрывал бы муж тогда))) а он играл и у него не вышло, увы(

Да с легкой руки Жули не только Хэви Рейн, но и Асассинов будешь любить, если не любил)))

[Bonny Rain]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл, вот я такой несправедливости по отношению к Норману вообще не понимаю. Даже у мастера Оригами есть шансы выйти сухим из воды, а у него в любом случае неудача.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo, у нас тоже сначала проблемы с хэппи-эндом были, мы в самом конце потеряли и Мэдисон, и Нормана) но потом собрались и спасли всех, кого было можно спасти

Да с легкой руки Жули не только Хэви Рейн, но и Асассинов будешь любить, если не любил)))

Ассасинами мне так или иначе мозги полощут уже давно, так что как только будет нормальный комп, то, видимо, сразу)

Bonny Rain, мне особенно больно за концовку Case Closed, где он герой, всё хорошо, он смывает наркоту в унитаз... а потом ты понимаешь, что это ничего не меняет и что поздно пить боржоми, когда почки отказали(
Ещё у меня боль за Лорен. Всё, что происходит с Лорен - вообще верх цинизма по отношению к ней, поэтому я очень люблю концовку, в которой она застреливает Мастера)

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл,
А я детектива потеряла, а затем и эту женщину (я имена не успела запомнить))) и впала в печальку) При том по дурости кого-то там потеряла... А муж такой - там сохранено. ты потом еще раз переиграешь) Бессовестный))

Я пробовала, но с той части где Конор и чет не пошло. Оно то интересно, но слишком долго и нудно. Пока повыполняешь задания, что там было по сюжету забудешь.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo, а мы как-то так успешно шли, а потом в самом конце, на складе, потеряли сначала Мэдисон, потом Нормана, а потом должны были и Итана а поскольку играли мы в режиме "успеть до 22 часов", потому что приставка не наша, а антикафешная, мы спешно переиграли последний эпизод, оказались молодцами и всех спасли в итоге))

Ну вот я хочу попробовать, когда нормальное железо появится) чую, в таком случае моя учёба пойдёт в пешее эротическое)

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл, вы круты!) Неимоверно круты!)))
Да уж, дома когда есть все под рукой такого стимула пройти нет

Думаешь?) У меня перепало знакомство с DMC на период студенчества и все норм было) даже красный диплом магистра где-то валяется дома

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo,

Да уж, дома когда есть все под рукой такого стимула пройти нет

Да, похоже на то))

Ну я, на самом деле, слишком ответственна в плане учёбы, чтобы с чистой совестью пускать её под откос из-за игр, но несколько недель геймерского запоя у меня точно будет)

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл, я тоже не могу сказать, что была безответственна, но месяц с чистой совестью не посещала пары на 6 курсе, ибо договорилась со всеми преподами. Мне тогда ребенок бунт устроил и сказал, что на 9 месяце я не буду учиться. Да и препод побоялся, что могу у него на паре родить XD
А так силы тратила на нее, но и играть-писать успевала.
Хотя не знаю как там у тебя все в университете, ведь все сугубо индивидуально.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo, ну, ребёнок - это серьёзное дело) да и договорённость с преподавателями - тоже серьёзный подход)

Я пока тоже не знаю, что у меня будет в этом году - магистратура в другом университете, новое расписание, новое всё, так что буду смотреть, что и как)

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл,
Еще не началась учеба? В любом случае я желаю тебе удачи и что бы все гладко прошло!)

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

Engel_Diablo, только в понедельник выхожу)
Спасибо огромное!

[Engel_Diablo]

Титановые голосовые связки Донны Ноубл,

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

6. Helpless

Итан Марс, Грейс Марс

Они повсюду. Бумажные капли формируют бумажное море, и бумажные волны накрывают его с головой; переработанная древесина заполняет собой рот, ноздри, забивается в уши; он захлёбывается, задыхается, тяжелеет и идёт на дно.
Он не может сделать по своей камере ни шагу, не наступив на фигурку оригами. В раковине сверкают бесконечными зубами акулы, под ноги бросаются визжащие крысы, жадно кусая пальцы с отросшими ногтями. На кровати – россыпь белых бабочек, привет из последнего лета в эпоху вечной зимы; вместо перьев в подушке медвежьи клыки и когти, вцепляющиеся в виски и путающиеся в волосах. Наконец, под тюремной робой по телу ползают юркие неуловимые ящерицы, заставляя чесаться так, будто у него педикулёз. Он хватает их – щёлк, щёлк, щёлк – но они всегда быстрее, и в насмешку ему не остаётся даже хвоста.
Их не становится меньше. Он боится засыпать, потому что точно знает, что не проснётся: белая масса похоронит его под своей тяжестью. Она близко – влажная, снежная, безмолвная смерть.

Грейс почти физически чувствует на себе равнодушный взгляд, которым он окидывает её фигуру, и её пробирает озноб. Он сидит на стуле, не шевелясь; только пальцы двигаются так, будто он складывает прозрачную бесконтурную фигурку. Этот человек, чьё лицо лишено какого бы то ни было выражения, с грубой щетиной и мёртвыми глазами, не может быть мужчиной, которого она любила, не может быть супругом, с которым она разделила два десятка счастливых лет и от которого родила двух детей; двух ныне мёртвых детей, и мёртвых – по его вине. Он не может быть Итаном.
– Он сидит так целыми днями и практически не реагирует на происходящее. Обратили внимание на его руки?
Сил Грейс хватает только на рваный кивок. За всю свою жизнь Итан не собрал ни одной оригами, даже самого паршивого бумажного самолётика, он просто не знал, как это делается. Или, может, это она не знала своего мужа? Бывает же такое – жить рядом с чудовищем и не подозревать об этом?
– Мы перепробовали всё, что могли: допрос, гипноз, амитал натрия. Он окончательно замкнулся. Боюсь, он не в себе.
Врач говорит что-то ещё: долго, умно, обстоятельно и безлико. Грейс разбирает какие-то отдельные слова – амнезия органического характера, шизофрения, синдром лобной доли – а скорее просто слышит звук этих слов. Смысл утекает от неё так же стремительно, как всё то, что составляло счастье её жизни.

Он не ощущает тепла, холода и вкуса – только страх. Фасеточные тени перемещаются от стены до стены, задевая его сумрачными крыльями – голодные чёрные птицы над ещё дышащим мертвецом.
В краткие моменты просветления – он понимает, когда это происходит, это похоже на то, что тучи, закрывающие его сознание, расходятся под напором маленьких лучей – он пытается собрать воедино свою трещащую по швам память, и чем сильнее он старается, тем быстрее начинает в тысячный раз погружаться на дно бумажного моря. Он лихорадочно вспоминает: Джейсон, дорога, дорога, дождь, Шон, Шон, Шон – всё серое, всё мёртвое, всё из-за него. Разум, не выдерживая этой ломающей бетонные блоки боли, сбегает в скорлупу целительного безумия и запирает двери на бессчётное количество замков – до следующего раза, когда он найдёт в себе смелость выглянуть снова. Если найдёт.
Водоворот из красных шаров и белых орхидей любовно подхватывает его на свои мокрые руки, и на его лице остаются отпечатки маленьких детских ладошек.
Перед тем, как его рот затыкает бумажная крыса, он дико и страшно кричит.
Цикл повторяется.

Он совершенно тих, и за то время, что Грейс смотрит на него, не сделал никакого движения, ничем не дал понять, что видит её, что вообще заметил её присутствие. В его теле есть только одна живая часть – пальцы, которые продолжают своё жуткое вязание.
– Двенадцать дней назад он разбил зеркало. На данный момент он не проявляет внешних признаков агрессии, но на всякий случай мы убрали из его камеры всё, чем он может нанести себе какой-либо вред, – доктор вежливо кашляет, поправляя слишком туго затянутый галстук, и Грейс понимает, что это только прелюдия к более важному разговору. – Грейс, я надеюсь, вы осознаёте, что в сложившейся ситуации ваш бывший муж не будет осуждён. Совершённое им насилие не может вменяться ему в вину, поскольку он очевидно болен.
– И что его ждёт?
– В интересах как его собственной, так и общественной безопасности он будет заключён в лечебно-исправительное учреждение. Психиатрическую лечебницу закрытого типа, если вам так будет удобнее.
За последнюю фразу ей хочется ударить доктора по лицу – зло, резко, наотмашь. Как ты можешь говорить о каком-то удобстве, сволочь? Поставь себя на моё место, похорони старшего сына, похорони младшего, узнай, что твой бывший муж – Мастер Оригами и попробуй прожить с этим знанием хотя бы сутки – что, понравится тебе или ты сбежишь, заткнув уши, чтобы не слышать собственного рёва по ночам? Грейс сдерживается, до боли сжав свой локоть пальцами другой руки; этот человек не виноват, напоминает она себе, ты – его рядовой случай. Может, не настолько рядовой, как все остальные, но… но.
– Я хочу, чтобы вы понимали… всё это – уже достаточно серьёзное наказание для него. Серьёзнее, чем многие другие.
Грейс молчит. Внезапная ярость уходит в землю, и она чувствует себя фатально испорченным механизмом, роботом, который больше не может функционировать.
Она пришла сюда с единственной целью – посмотреть в глаза чудовищу, которое не уберегло Джейсона и убило Шона, и задать ему один вопрос. Всего лишь три слова: за что, Итан? Ведь это такая мелочь в сравнении с той сумасшедшей ценой, которую она уже оплатила всеми ресурсами своей истощённой любви. Заглянуть в его лицо, такое знакомое и категорически чужое, плюнуть в него, если он не раскается; возможно, если бы она пришла немного раньше, ей бы удалось это сделать. Но она слишком долго искала в себе крупицы мужества.
Какая, в сущности, жестокая шутка космоса – лишить её даже этого. Человек, разрушивший её жизнь, сидит перед ней с безнадёжно искалеченным сознанием, не узнавая её, не помня содеянного, ни в чём не каясь. Можно даже пожалеть его самого, потому что он уже оказался в худшей тюрьме на свете, до печальной славы которой не доберётся ни одна рукотворная.
Грейс молчит, и по её лицу катятся злые слёзы.

– Я бы хотела, чтобы ты знал, как мне больно, – с этого она начинает своё второе свидание с Итаном. Добиться разрешения поговорить с ним один на один было нелегко – пришлось пустить в ход весь арсенал возможностей увещевания, от угроз и до рыданий, –но ещё тяжелее ей даётся осознание того, зачем она пришла сюда в этот раз. Возможно, безумие просто заразно, и она подхватила его от своего бывшего мужа в прошлый визит.
Щёлк-щёлк-щёлк. Она снова уворачивается от него, сбегает в самый последний момент. Он опускает руки; он устал, он безумно устал и просто ждёт, когда увильнувшая ящерица приведёт своих бумажных товарок и покроет его панцирем цвета невинности.
– Я ненавижу тебя, Итан. Но… – она с трудом проглатывает комок слёз, – Мне жаль тебя.
И самое страшное, что сюда её привела скорее жалость, чем ненависть. Грейс вполне отдаёт себе в этом отчёт. Сегодня она не фурия; она шахат.
Он страшно боится смерти, но после каждого нового мучительного приступа прозрения она кажется ему всё более соблазнительным выходом. Там, за перевалом, не будет ни выламывающей кости агонии, ни похмельных и всё более редких с каждым разом попыток вспомнить, как он дошёл до этого. Его альтер-эго отпустит своего сиамского близнеца; смерть – это единственный способ разделиться.
– Мы больше не увидимся.
Ей уже ничто не вернёт её детей, но из какой-то последней памяти о радостях прошлой жизни, из странной жалости к больной тени её бывшего мужа она осторожно касается его ладони. Он поднимает голову и смотрит на неё – нет, с отчаянием понимает она, сквозь неё. Неужели он будет способен распорядиться её помощью правильно? Он, не сознающий, кто сейчас сидит перед ним, ничего не понимающий, ни на что не реагирующий, заперший себя в мире фигурок оригами?
Он больше не может этого выносить, но ему некуда бежать; ничего нет – даже куска зеркала, который он спрятал под свою подушку.
Он просто ждёт.
Его скручивает, и сквозь пелену порхающих перед его глазами капустниц он видит калейдоскоп лиц, среди которых отчётливо солирует одно женское.
– Прощай, - рывком поднявшись со стула, Грейс просовывает ему под робу туго связанный моток верёвки. Его пальцы останавливают свой безумный танец.
Ей кажется, что в его глазах впервые появляется что-то, отдалённо напоминающее осмысленность.
Но, возможно, ей это просто кажется.

[Титановые голосовые связки Донны Ноубл]

5. Origami Blues

Итан Марс

Если посмотреть на Итана Марса со стороны, то можно решить, что в комнате нет никого, кроме него самого.
Если посмотреть на Итана Марса глазами Итана Марса, можно сойти с ума от какофоний голосов, которыми переполнен и балкон, и ванная, и сама комната.
Он провёл несколько дней в этом мотеле, сидя напротив окна, за которым стучит всеведущий дождь, практически не двигаясь с места. Пустой холодильник, пустая холодная постель; он хотел бы, чтобы его голова была такой же пустой, но это невозможно. Неумолчный, неумолимый хор – в его мозгах целый оркестр, зависший на пике крещендо. Он никогда не подозревал в себе этого таланта – и вот теперь его стол завален журавликами и собачками, а на стене висит, мученически приколотая за одно крыло, бабочка; её тень, рождённая зелёным абажуром, трепещет, будто желая дотянуться до лампочки и сгореть. Бумажный зоопарк сжимает Итана в капкане из сотен взглядов, на разные лады задавая один и тот же вопрос в неисчислимом множестве жестоких вариаций.
Почему ты его не спас?
Почему ты не спас его, Итан?
Почему ты не спас своего сына? А, Итан?
Итан?
Итан?
Итан?
Суфлёры его стыда ждут ответа, но ему нечего им сказать. «Я пытался» – оправдание убогое, как у школьника, который, не сделав домашку по математике, говорит учителю, что забыл тетрадь дома. Его усилий было недостаточно, он желал спасти своего ребёнка не так страстно, как следовало. Лучше было умереть в попытке совершить чудо своими руками, чем жить посреди обломков своих слабых потуг.
Он закутан в моральную власяницу с головы до пят, но от самобичевания не становится легче. Раны не прорываются кровью, яд копится внутри – безжалостный апоптоз всех чувств, кроме угрызений совести. Из окна на него кто-то смотрит, и Итан, уловивший метание белков глаз, с облегчением и горечью сознаёт, что это просто его отражение. Унылая маска неудачника, мёрзнущая под дождём.
Ему больше некуда идти. Пропасть между ним и Грейс – непреодолимая могила, которую не покроют все цветы мира; от Мэдисон, ввязавшейся в смертельную игру ради него, осталось только стандартное маленькое надгробие с россыпью букв, досадно складывающихся в её имя. Может, он был способен уберечь её. Может, он был способен уберечь их всех. Итан представляет себе совсем другую концовку: счастливый здоровый сын, обнимающий его со всей силой, на которую способны детские руки, Мэдисон, женщина с глазами цвета выдержанного стаута, которую он простил… горько-сладкая визуализация удаётся ему с трудом – старая пожелтевшая фотография с обугленными краями.
Оригами, окружающие его, берут новую ноту.
Шон умер, Итан.
Мэдисон умерла, Итан.
Так почему ты ещё жив? А, Итан?
Почему ты не разбился в автомобиле?
Почему ты не сгорел на электростанции?
Почему ты не получил пулю в лоб?
Итан?
Он зажимает уши в тщетной надежде на то, что такая мера как-то заглушит прокурорский речитатив. Он ещё не настолько сошёл с ума, чтобы перестать понимать, что всё это – его собственный голос; он сам подталкивает себя к неизбежному финалу, и отсрочка становится тем меньше, чем навязчивее звучат вопросы. Они никогда не станут тише: вектор громкости работает только в одном направлении.
Бутылка – хороший способ побега, но с ним уже давно не работает: из добровольного алкогольного изгнания всегда приходится возвращаться назад, а этого ему хочется меньше всего. Поэтому проще не начинать, чтобы не разочаровываться.
Да и потом: алкоголизм – это, конечно, путешествие в один конец, рано или поздно заканчивающееся смертью, но оно чудовищно растянуто во времени, словно замерший припадок тикозника на галоперидоле. Ему нужно что-то быстрее. Что-то, не низводящее до состояния животного. Что-то, что позволит ему умереть человеком.
Он вздрагивает от мгновенной догадки.
Из обувной коробки на него скалится пистолет, последний свидетель его позора. Итан берёт его в руки, взвешивает на ладони, как перед неудачным походом к наркодельцу, проверяет обойму, хотя это и ни к чему – ему не довелось сделать ни одного выстрела.
Мастер Оригами позаботился обо всём. Его обескураживающая дальновидность становится явной именно сейчас. Он не просто дал Итану на руки все ключи для успешного выполнения заданий; он предусмотрел ещё и выход на случай провала.
Надёжный выход.
Дуло касается его лба холодными губами. Итан с силой вдавливает сталь в обтянутый кожей череп, чтобы в последний момент дрожащие руки не оставили его инвалидом. А руки почему-то всё равно вибрируют: умный животный инстинкт самосохранения ещё надеется что-то изменить, шлёпнуть на чашу весов причину для дальнейшей жизни – дальше если эта причина представляет собой всего лишь страх смерти.
Фигурки вокруг него замолкают и сплачиваются сильнее, ожидая развязки. Дальше тянуть, разумеется, можно; можно, но ни к чему.
Кусочек металла провожает его в тёплую тьму, и он, раскинув руки, падает в неё, словно в объятия старого друга.